Омский театр драмы сделал заезжим критикам отличный подарок, пригласив на своеобразный «парад премьер» последних двух сезонов. Восемь показанных спектаклей разных режиссеров весьма определенно продемонстрировали, что театр находится в прекрасной творческой форме и потенциал его далеко не исчерпан. Причем разнообразие увиденного присутствовало в самой глобальной форме: спектакли традиционного психологического плана и авангардно-экспериментальные, поставленные как на основе несправедливо забытой драматургии, так и по современной пьесе, по произведениям разных времен и стран, подчас умело «перелицованных» режиссером под собственную концепцию постановки. Главное же, что при всех режиссерских построениях (ни одно из которых, кстати, не принесло разочарования) ведущим компонентом спектакля, его душой остается актер. И умирая, каждый из режиссеров воскресал в этих ярких, тонких и точных актерских работах, которые запоминаются надолго и накрепко. Причем очень многие известные мастера театра подчас погружались в новые условия А работа режиссера с «обыденностью» продолжается в обобщающих и концентрирующих идею спектакля «наплывах» сюжетов одних пьес на другие. В простых, ненавязчивых (будто меж- ду прочим), но точных, остраняющих действие и внутреннюю атмосферу «историй» акцентировках театральности. Так, постоянные прогулки с собакой – «убегания» от действительности (а на деле – именно действительность) героя пьесы Яблочкиной решены как залезание-вползание и унылое лежание героя на спину огромного бутафорского пса, что и условно, и забавно, и при этом точно передает детское бессилие и взрослую безвольную усталость Алексея в его унылой повседневности. Другой остраняющий прием – превращение по ходу спектакля некоторых персонажей (играющих их артистов) в работающих с теле- камерами операторов, что не просто создает выводящий за пределы тотальной меланхолии основного действия второй план, но превращает его в помогающее сознанию зрителей средство рефлексии. Без нее с этим болотом реальности не справиться. Наконец, апофеоз смыслосозидающей работы Шерешевского и победы его спектакля (театра, самой театральности) над абсурдом бытия – введение в ткань спектакля (на территорию пьесы «Небо позднего августа») совершенно абсурдистски «перпендикулярных» к основному действию пафосных «речевок» (текст пьесы, но читаемый утрированно «монументально», под- нятый на котурны псевдозначительной актерской интонацией, что обнажает и усиливает банальность дискурсов обыденности) и особенно пародийных псевдофольклорных вставок разодетых a la russe артистов с народными инструментами, мажорно, с подъемом распевающих песенки-лозунги на известные на- родные мелодии. Тут блистают и откровенно получают удовольствие все артисты. И все это безумно остроумно, смешно, радостно, витально – и потому целебно, спасительно взрывает скучную монотонность душащей героев обыденности. То, что мы понимаем умом (что, конечно, важно), от нашего понимания еще не перестает существовать и томить, а комизм, смех, жизнелюбивая веселость взрывают болото прозаизма, банальности, скуки и меланхолии, несут нам мощнейший снаряд-заряд катарсиса: очищения души и освобождения духа. Спектакль Шерешевского не только ставит вечный вопрос «что делать (с обыденностью и ее абсурдом)? » – он сам делает. Множа не только понимание проблемы, но, что еще важнее, множа душевные силы жить и побеждать неизбежное однообразие и бессмысленность каждодневного существования. Вот так видится мне работа Омской драмы как практическая антропология во всех ее как никогда значимых сегодня для людей аспектах сценического существования, неожиданные и весьма сложные, но из этих испытаний выходили с честью. Одно из основных наблюдений: выход главного режиссера те- атра Георгия Цхвиравы на новый и очень любопытный творче- ский этап. Его спектакли, по-прежнему «актерские», пронизаны непрерывной концептуальной нитью, неброской, приглушен- ной, но дающей актерам столько свободы, сколько может дать только уверенный в себе и своих замыслах режиссер, к тому же прекрасно знающий возможности актеров, с которыми работает не один год. Спектакль «Смит и Вессон» стал открытием малоизвестной пьесы Алессандро Баррико, причем в новом переводе актера Олега Теплоухова. Об этой постановке уже довелось поразмышлять в журнале «Письма из театра», поэтому повторяться не стоит, разве что привести короткую цитату: «это самая настоящая психологическая история, не столько рассказанная, сколько прожитая актерами, виртуозно впрыгнувшими в шкуру персонажей, а не только надевшими нужные " маски". Джерри Вессона по прозвищу Рыбак играет Александр Гончарук, Тома Смита – Олег Теплоухов. Их дуэт – актерское чудо, которое в данной ситуации вряд ли назовешь " плетением кружев", скорее, «точным и прочным выделыванием рыбацкой сети». Актер Александр Гончарук стал подлинным героем еще одного спектакля Цхвиравы: «Свидригайлов. Сны», в который вошли сцены из романа Фёдора Достоевского «Преступление и наказание». Если в «Смите и Вессоне» было задействовано пространство ма- лой сцены, то здесь действие переместилось в подвал театра, в помещение настолько камерное, что зритель физически оказывается в том же подобии тюремного барака с двухъярусными на- рами и длинным дощатым столом посередине (художник Булат Ибрагимов). Здесь актерам не скрыться в привычных приемах и навыках: все – на расстоянии вытянутой руки, глаза в глаза, да и порой сложные вопросы задаются не персонажам, а именно нам, зрителям-соучастникам. Режиссер сочиняет историю психологически пронзительную и чуть мистическую, с появлением при- зраков убиенных Марфы Петровны (Любовь Трандина) и Алёны (Элеонора Кремель) с Лизаветой (Алина Егошина). И сохране- ны страстные и отчаянные диалоги Свидригайлова – Гончарука с нервным, порывистым Раскольниковым (Артём Кукушкин), спокойной, полной внутреннего достоинства Соней (Кристина Лапшина) и измученной, но не сдающейся Дуней (Мария Макушева). Меж тем весь роман, естественно, не стремится в эту каме- ру-каморку, поскольку протагонистом, за час с небольшим про- живающим длинную, порочную и горькую одновременно жизнь, становится Свидригайлов. И Гончарук не играет, но проживает все эти ситуации негромко, не на разрыв, но с такой страстью и болью, что становится понятно, почему именно этот герой в последние годы выходит едва ли не в главные герои многих спектаклей по этому роману. Он ёрничает, фиглярствует, издевается и умоляет, кричит и шепчет, держит такую паузу, что сдерживаешь дыхание, дабы не нарушить эту тишину. А Георгий Цхвирава меж тем выходит в пространство боль- шой сцены, чтобы пригласить зрителей на спектакль «Осенние скрипки» по такой архаичной, казалось бы, пьесе Ильи Сургучё- ва. Впрочем, театровед со стажем, знакомый с историей театра, тут же вспомнит, что именно пьесы Сургучёва, Сумбатова, Суво- рина в свое время «делали кассу», и самые знаменитые актеры и актрисы не гнушались в них играть. Цхвирава ставит спектакль вряд ли для кассы. Наверное, он понимает, что придавленному тяжелой реальностью зрителю хочется хоть на пару часов, в теа- тре, с головой уйти в другую жизнь, страдать и смеяться вместе с персонажами, чтобы душевных сил прибавилось. Несмотря на наличие атмосферной и в меру аутентичной сцено- графии Булата Ибрагимова, большая часть действия проходит на авансцене, давая зрителям актерские «крупные планы». Казалась бы, мелковатая история о роковой влюбленности зрелой женщины Варвары Лавровой (Екатерина Потапова) в молодого человека Виктора Барановского (Степан Дворянкин), готовой женить его на своей приемной дочери Верочке (Мария Токарева), дабы был рядом, благодаря этим крупным актерским планам становит- ся живой, близкой и поэтому значимой. Здесь, при сохранении актерского ансамбля, бенефицианткой все-таки становится Ека- терина Потапова, играющая страстно, порой почти «бесстыдно» (ах, как она сцеловывает с губ Верочки поцелуи Барановского), как манипулирует склянкой с ядом, как отчаянно и «правдиво» врет мужу Дмитрию (Александр Гончарук), жалея его, теряющего зрение, скрывая рвущееся наружу раздражение. И еще режиссер с актрисой оставляют эту историю с открытым финалом: склянка с ядом, не раз появляющаяся в руках героини, использована ли по назначению? И какой дальше будет жизнь в этом доме, если она все-таки будет? Вопросы без ответов… И если «Осенние скрипки» можно назвать «женским спектаклем», то сцены из повести Джона Стейнбека «О мышах и людях» – явно постановка «мужская», ну хотя бы потому, что солируют в ней актеры, за исключением разве что Жены Кудряша (Мария Макушева). Она же похожа на райскую птицу, в красивом платье и на высоких каблуках, чудом залетевшую в этот незатейливый и грубоватый мужской мирок. «Птица» одинока и несчастна, несмотря на замужество, а потому провоцирует всех и вся, становясь завяз- кой многих конфликтов. Это спектакль о мечте о лучшей жизни и ее несбыточности, которая острее всего проявляется в судьбах Джорджа Милтона (Игорь Костин) и чудаковатого Ленни-Малыша (Иван Курамов), стремящихся любыми путями вырваться из ада реальности, но остающихся в нем навсегда. Первый – живым, а второй – мертвым, застреленным лучшим другом. И нет виноватых, история, рассказанная Стейнбеком, похожа на чеховскую с ее «пропала жизнь! » Но Георгий Цхвирава, оставаясь лидером Омской драмы, ведет честную игру, приглашая на постановки как молодых режиссеров, так и мастеров из первого ряда российского театрального процесса, давая им полную свободу в воплощении своих замыслов. Так, например, безмерно удивила и порадовала работа совсем молодого режиссера Арины Гулимовой «Мой дедушка был виш- ней» Анджелы Нанетти. Спектаклей по этому произведению в отечественных театрах множество, но этот, на мой взгляд, несомненно лучший. История, вроде бы предназначенная для детей, здесь стала спектаклем для всей семьи, одинаково интересным как юным, так и взрослым зрителям. Добрая, временами сенти- ментальная, не обходящая сложных тем, выполненная в игровом ключе, но с сохранением психологических нюансов и подробностей, эта постановка явно украсила собой репертуар театра. Причем занят в ней весь актерский цвет Омской драмы. Выдаю- щаяся работа Михаила Окунева, сыгравшего деревенского деда Оттавиано, кажется, открыла новые грани его таланта. Его герой впитал в себя всю деревенскую хитрецу, он ироничен и смел, он давно научился скрывать подлинные чувства под ироничной маской, но они все равно открываются зрителям. Под стать ему деревенская бабушка Теодолинда (Ирина Герасимова), после своей смерти воплотившаяся в домашнюю гусыню, остающуюся хранительницей семейного очага. А как выразительны городские дедушка и бабушка (Николай Михалевский и Татьяна Филоненко), контрастирующие с прочей родней. Молодой актер Леонид Калмыков играет Тонино, от лица которого ведется рассказ, не превращаясь в ребенка, но оставаясь пусть еще маленьким, но человеком. И героическая мама (Мария Токарева), вступающая в борьбу за семейное наследие, и сдержанный папа (Егор Уланов), все отыгрывают свои партии по верным нотам, сливаясь в гармоничный ансамбль. Режиссер Роман Габриа сочинил свою историю по мотивам пьесы Теннесси Уильямса «Кошка на раскаленной крыше», назвал ее «С днем рождения, Папа! » и поместил в постоянно меняющее свои очертания сценическое пространство Анвара Гумарова. Он раздвоил Большого Па на Поллита-старшего, больного (Олег Теплоухов) и здорового (Сергей Оленберг). Теплоухову досталась сложная актерская участь: сыграть финал судьбы героя, становясь почти тенью, трупом на столе, умирая и воскресая вновь, чтобы отчаянно напомнить (не семье, нет, а нам, зрителям) об одиночестве некогда сильного человека, его боли, физической и душевной, его осознании собственных заблуждений. То, чего не осознал еще полный витальности здоровый Поллит – Оленберг. А как пронзительно ведет свою партию человека без будущего Егор Уланов в роли Брика. Как сложна партитура роли Иды Пол- лит у Анны Ходюн. И пусть в этом спектакле не раскрываются все линии и темы Уильямса, он все равно завораживает своей красотой, этими постоянными вспышками откровений, то громких, то почти лишенных эмоций, но чувствуется глубоко скрытая боль. Пожалуй, самым сложным для восприятия стал спектакль Анатолия Ледуховского «Иди-от» по текстам пьесы Клима «" 8 ИЗ ЧИСЛА 7", ИЛИ 7 ДНЕЙ С ИДИОТОМ»). Художник Андрей Щаев превратил пространство малой в сцены то ли в театр (со всеми признаками анатомического), то ли в реальный морг с его метал- лическими столами, то ли в сумасшедший дом, а вернее, во все сразу. И вновь актерам Михаилу Окуневу, Владиславу Пузырникову, Артёму Кукушкину, Ирине Герасимовой и Анне Ходюн пришлось осваивать новые и очень сложные способы сценического существования, одновременно присутствуя на сцене в актерской ипостаси и от лица своих персонажей, причем находясь в постмортальном состоянии. И актеры, ведомые прежде всего драма- тургом, а вслед за ним и режиссером, с этим справились отменно. На сцене Омской драмы режиссер Пётр Шерешевский поставил один из лучших на сегодняшний день своих спектаклей «Небо позднего августа» по трем современным пьесам: «Переспать с Леной и умереть» Тони Яблочкиной, «Как я простил прапорщика Кувшинова» Ивана Антонова и «Небо позднего августа» Игоря Яковлева. Причем эти пьесы не игрались последовательно, друг за другом, но, разделенные на эпизоды, перетекали одна в дру- гую, сливались и расходились, представив в итоге одну большую историю человека, потерявшего себя в реалиях собственной (несомненно, нынешней) жизни, ищущего выход и смысл, но тщетно. Вообще, все это отдаленно напоминало великую вампиловскую «Утиную охоту» с ее темой тотального одиночества и неприятия вполне себе «нормального» бытия. Об этом спектакле еще будут писать критики, и он, несомненно, займет свое достой- ное место в современной театральной истории. Пока же хочется вновь отметить актеров, благодаря которым сложный замысел Шерешевского был идеально воплощен на сцене. И прежде всего Руслана Шапорина (Алексей), Егора Уланова (Толик), Кристину Лапшину (Лена), Николая Михалевского (Владимир Петрович). Чего только стоили их крупные планы, выведенные на видео, их глаза, их боль, их отчаяние. Так что Омский театр драмы отчетливо продемонстрировал нам, что находится в самом центре современных театральных поисков и открытий. Что он интересен всем категориям зрителей. Что не чуждается любой, самой сложной драматургии, что способен создавать как простые и понятные каждому человеческие истории, так и сложносочиненные конструкции, которые еще долго будут требовать осмысления.