«Какая вы счастливая – едете в Омскую драму! – воскликнула попутчица по купе в поезде, точно просканировав мое настроение. – Я сама омичка, знаю, что в наш знаменитый театр не так-то легко попасть, билеты надо брать о-о-очень заранее». С той минуты мы не опускали «очи долу» к мобильникам, а до глубокой ночи рассказывали друг другу, что испытали на спектаклях Омского академического в разные годы. За черным окном проносились редкие огни, чай отливал теплым янтарем и плескался в стаканах, как наши разбуженные эмоции. Театр имеет свойство концентрировать и радость бытия, и боль от несовершенства мира и человека, и надежду всем несправедливостям назло. Осенним мглистым утром мы расстались гораздо более близкими людьми, чем нежели поведали бы друг другу свои биографии. Театральные впечатления сближают, разговоры о театре сами по себе ведут к обретению гармонии, а уж если нашел единомышленника, ты более не одинок, и мир вокруг не бездушен. Старейший театр Сибири открыл прошлый, юбилейный сезон сугубо омской историей – мюзиклом «Магнит», посвященным короткой трагичной жизни талантливого поэта и художника Аркадия Кутилова. Авторы необычной для академического коллектива постановки, в которой местом действия становятся и теплотрасса как портал в иные миры, и тюрьма, и психиатрическая лечебница – семья Михалевских. Автором идеи выступил Тарас, написавший самостоятельную музыку и создавший аранжировки существующих песен Магнита-Кутилова. Драматургическую основу выполнил его брат Алексей, а режиссуру – заслуженный артист РФ Николай Михалевский. В главной роли – Егор Уланов, который играет не столько многострадального бродягу и хулигана, а словно с расстояния времени рассказывает его историю, причем в песнях она обретает большой объем, взволнованность и красоту. Нельзя не отметить возросшее вокальное мастерство актера, как и большую точность исполнителей других ролей – Александра Гончарука (Конструктор), Ольги Беликовой (Лида, жена Магнита), перечислять можно всю программку. «Заря не зря, и я не зря», – это и иные изречения поэта по-особому трогают на фоне видеоряда омских улиц. Спектакль – лучший памятник земляку, распорядившемуся своей жизнью безоглядно. В конце концов еще Гераклит Эфесский изрек: «Путь вниз и путь наверх – один и тот же путь», зависит от человеческого выбора. Новым спектаклем главрежа Георгия Цхвиравы в юбилейном сезоне стали «Плоды просвещения» Льва Толстого, большая поздняя комедия, занимающая почти 100 страниц. Даже странно, что написана она была в 1890 году специально для домашнего театра в Ясной Поляне и сначала была исполнена силами семьи и соседей. Титаны, а не семья! Ведь пьеса в четырех действиях и просто глазами читается не быстро, в ней много ремарок, дано подробнейшее описание всех действующих лиц. Уже в 1891 году главную роль поручика Звездинцева исполнил Константин Ста- ниславский. Юмор режиссера и сценографа Булата Ибрагимова проявился в том, что Звездинцев (Александр Гончарук) в премьере очень похож на самого матерого классика Льва Николаевича, а, например, профессор Кругосветлов (Олег Теплоухов) напоминает Эйнштейна. Смешались исторические костюмы, камзолы с пудреными париками и рокерские косухи, рефреном действия явилось появление санитаров в защитных комбинезо- нах, тщательно обрабатывающих имение от микробов (как тут не вспомнить недалеко ушедшие «ковидные» годы? ). Сегодня «Плоды просвещения» – редкое явление в театральных афишах, и я уверена, что в такой трактовке пьесу более нигде не увидишь. В пестром сценическом мире, совершенно по-толстовски, центром добра и правды становятся крестьяне, троица мужиков в исполнении Николая Михалевского, Виталия Семёнова и Виктора Черноскутова, а также подсобившая им в правом деле сметливая горничная Таня – актриса Мария Токарева. Любовь как стихийное бедствие Work. Not love. Работай, не влюбляйся! – такой девиз пришел на смену Nothing personal. Just business, поскольку любовь в современном мире представляется слишком ненадежным основанием для счастья. Дэйтинг-приложения сделали максимально доступным секс без обязательств и отодвинули за горизонт сантименты как отягчающие обстоятельства. Омский академический театр драмы разорвал шаблон, открыв 151-й сезон премьерами сразу двух ярчайших спектаклей о любви, свойствах страсти, роковых и мимолетных чувствах. В репертуар Основной сцены вошел классический «Месяц в деревне» Ивана Тургенева, поставленный народным артистом России Александром Кузиным, афиша Камерной сцены имени Татьяны Ожиговой обогатилась «Камерой обскура», сценической версией одноименного романа Владимира Набокова в трактовке Алексея Крикливого. Два значительных режиссера, на счету которых немало художественных свершений в Омской драме, создали не просто визуальные пиршества, а произведения актуальные, требующие осмысления и сотворчества. Билетов на ближайшие показы, естественно, нет, но есть лист ожидания. Ожидание в данной ситуации окупится сполна. Пьесу Ивана Сергеевича Тургенева «Месяц в деревне» справедливо сравнивают с чеховскими комедиями – в ней есть примерно те же персонажи, разделяющие с главными действующими лицами скуку размеренной уездной жизни, философичные монологи, ирония и парадоксы, хотя написана она на полвека раньше, чем, например, «Дядя Ваня». И, быть может, потому она не так грустна. Режиссер Кузин не сглаживал прозорливых глубин «чеховщины», а с удивительной органикой добавил элементы комического задора А. Н. Островского, главное, освободил текст от длиннот и архаики. В результате спектакль по «комедии в пяти действиях» длится чуть более двух часов, воспринимается на одном дыхании, оставляя сожаление, что только вошли во вкус, рассмотрели в подробностях помещиков на отдыхе, и вот уже финал. Центр, живой огонь летнего уездного романа, безусловно, Наталья Петровна Ислаева, жена богатого помещика, которой по пьесе 29 лет. Все примадонны императорских театров мечтали об этой роли, в Омске она досталась красавице Анне Ходюн, которая появляется на сцене в кринолине – историческом костюме образца XIX века, кажется, неудобном для порханий, тем не менее оба действия находится в неуемном, неостановимом движении, невесомом кружении, заданном душевной маетой. Влюбленная женщина источает электричество, и оно пронизывает блаженный воздух имения, который восхитительно красив благодаря световой партитуре Тараса Михалевского и новому световому оборудованию, впервые использованному в спектакле. Атмосфера, сопоставимая с живописью французских импрессионистов, при- дававших огромное значение цвету и полутонам, во многом обусловлена именно световыми эффектами, создающими перламутрово-розоватые оттенки белой ночи, ликующую солнечность дня, романтику сумерек. И Моне, и Мане, и Дега были бы довольны. Любое известное произведение подвержено сравнениям с интерпретациями. Мне совершенно не приглянулись давно уж ви- денные унылые, тягучие, с большими паузами и замираниями, спектакли по «Месяцу в деревне», и показалась живой и увлекательной экранизация Веры Глаголевой «Две женщины» – актриса и режиссер, светлая ей память, использовала одно из ранних на- званий пьесы. Кстати, всего экранизаций было три, и все с блестящим актерским составом, как того заслуживает произведение. В картине Глаголевой образ благородного Ракитина, друга дома, давно влюбленного в Наталью, воплощает знаменитый английский актер Рэйф Файнс, который прекрасно отыгрывает ангельское терпение и незыблемость хороших манер, истинные переживания сквозят лишь мимолетным мимическим рисунком. У народного артиста России Михаила Окунева в этой роли про- является как раз обратное: мужская целеустремленность и воля, ему подчас отказывает терпение, прорывается досада, что как раз психологически достоверно, в русле русской театральной школы. Интересно, что наш прославленный актер не впервые играет одну и ту же роль с англичанином Файнсом: несколько лет назад они «схлестнулись» в образе шекспировского Кориолана и тоже выдали разность трактовки на экране и на сцене. «Случаются невольные сближенья», и они о том, что мировой репертуар – при- вилегия больших артистов – не случайность. Вернусь к премьере. Режиссер Кузин – опытный театральный пе- дагог, он активно и успешно занимает «племя младое». Дебютантов нельзя сравнивать с опытными мастерами, каким, безусловно, является Руслан Шапорин, воплотивший Ислаева, – добропорядочного семьянина в терзаниях ревности. Однако и зрелому актеру не сыграть мироощущение Алексея, учителя Коли (Максим Савенко), который ментально гораздо ближе к своему ученику, забавам вроде бега наперегонки и запуска воздушного змея, нежели к страстному поцелую от матери воспитанника. Милы, сметливы Алина Заулицкая (Верочка), Дарья Березовская (Катя, служанка), абсолютно лишен страха сцены Костя Мелков (Коля), им хочется пожелать преодоления шероховатостей дикции. Культура сцен- речи, подчеркну аксиому, у труппы Омской драмы на безупречной высоте, молодым есть у кого учиться. Совершенно меня пленил и поразил заслуженный артист России Сергей Оленберг, сыгравший доктора Шпигельского во всей полноте своего таланта, – от него, харизматичного, прожженно-циничного и в то же время кристально честного, – глаз не отвести. Одной только фразой «Если бы вы знали, как я сам от себя устал! » он столько сообщает о себе, о грузе опыта и о судьбе в интонации, в слегка ссутуленной позе, с которой уходит вдаль, прочь от людей, что достаточно на целое повествование. Прелестна и уморительна как раз в духе Островского сцена объяснения доктора с как бы суженой, своеобразное прагматичное сватовство, в ко- тором он не обещает «любови вечной», не скрывает расчет, однако сулит лад и покой. Его избранница – компаньонка матери Ислаева, засидевшаяся в девицах Лизавета Богдановна. Татьяна Прокопьева играет ее реакции на неожиданное и, надо сказать, лестное предложение, одними глазами, которые то округляет, то жеманно отводит, и ничего, кроме междометий, молвить не может. Вот уж где женское лукавство!.. И отточенность актерской техники, чувство меры, присущее азартной в комиковании актрисе. Можно было бы выжимать дивиденды из момента, где не на шутку развеселилась публика, педалировать и дальше, но актеры вовремя остановили мизансцену, пока не остыл жар спорадических аплодисментов. Точно так же и спектакль перешел к финалу на пике повествования, в горячих эмоциях перемен: все разъезжаются, Наталья Петровна в прострации уединяется в павильоне, «невыразимая печаль открыла два огромных глаза, цве- точная проснулась ваза и выплеснула свой хрусталь», – как писал Осип Мандельштам. Многоточия вместо жирной точки – замечательное завершение, повод для размышлений после звонкости заслуженных горячих аплодисментов. «Фиалковый жар, фиалковый жар», – я была неправа в том, что не- посредственно перед премьерой «Камеры обскура» перечитала первоисточник и жаждала слышать набоковский кружевной, образный язык, представила себе порядок сцен, как в повествовании. Алексей Крикливый, сохранив фабулу, выполнил действительно самостоятельную версию, где на первый план выходят не частности – не губительные свойства страсти, а опасность подмены истинного мнимым, проблема распада культуры, торжествующее нашествие плюшевой и пластиковой «милоты» в мир, где истинные шедевры живописи и других искусств, создававшиеся веками, годами исканий, страданий, отчаяния и самоотречения, вдруг потеснены дикостью и дурновкусием подделок, однодневок. В спектакле «Камера обскура» топчется по сцене огромная морская свинка Чиппи, символизируя «у нас все прекрасно, мы в тренде», тогда как все ровно наоборот. И есть развернутый, подробный, богатейший культурологический видеоряд, – отчасти иллюстративный, зачастую самодостаточный. История возни- кает как культуроцентричная, а обрывается на человеческой несостоятельности. У Крикливого, несомненно, есть литературный талант и развитое чувство стиля: первая сцена – пролог спектакля – полностью сочинен им, происходит в зале художественной галереи Берлина, куда из Лондона привезли картину Яна ван Эйка «Портрет четы Арнольфини», и главный герой, искусствовед Бруно Кречмар занимается свойственным ему делом – анализирует полотно, которое «отличается почти фотографической точностью в воспроиз- ведении натуры и является не результатом возросшего мастерства художника, а, скорее, использования им оптических приборов». Смена оптики, узкого зрения на широкоугольное – это режиссерский прием Крикливого. Бруно вольно трактует все символы, на- пример, «апельсины – символ земного рая, достатка и благополучия», и благодушно заключает: «Несомненно, приезд этой картины из Лондонской галереи в Берлин дарит надежду нашему обществу, что после долгой и продолжительной стагнации, после мировой войны мы пойдем дальше в ХХ век, век, основой которого станут культура и искусство, основы психоанализа, наука и про- гресс, преемственность идей гуманизма и творчества». Мы знаем, что настоящей преемственности и в XXI веке не случилось, но за искреннее прекраснодушие Бруно спасибо. Хочу отметить, что в первых сценах он выглядит отменно: одет с иголочки (браво костюмерному цеху), и внешне, собранностью, интеллигентностью напоминает самого Набокова. А далее начинается добровольная деградация, медленное самоуничтожение... Случилось то, что Кречмар – отец семейства, вполне счастливый в браке с милой, благонравной, слегка рассеянной Аннелизой (Кристина Лапшина), внезапно встречает юную расхристанную девицу, и единственным смыслом его существования становится похоть, неостановимый зов плоти. Образ субтильной, испорченной 15-летней Магды Петерс – огромное актерское достижение Ирины Бабаян. Свою утонченную красоту она прячет за масками диковатых, агрессивных, даже дебильных выражений лица со взглядом исподлобья и перекошенным ртом. Историю коротенькой жизни, полной унижений, выражает стремительным, как вихрь, изматывающим пластическим рисунком, сообщая, как ее били и как уворачивалась от побоев, защищаясь острыми  локтями и коленками, скалясь по-обезьяньи. Хореограф Ксения Малинина воистину творит чудеса, ведь все второе действие – пассы Магды и Горна – это своеобразный балет, прекрасная по форме изобретательная подлость. Игорь Костин в роли бездельника-карикатуриста очень хорош собой внешне, но всеми по- вадками вызывает огромное отвращение – такова сила искусства. Магду, давно промышляющую развратом, не гнушающуюся воровством, тем не менее очень жалко. Никем никогда не любимая, озлобленная девочка, у которой отняли детство, невероятно хрупка, и не ее вина, что семья сделала из нее даже не аморальное, а до-моральное, не имеющее представления о морали, существо. Бруно, казалось бы, высоколобый гуманист, относится к своей пассии потребительски, как к забаве, а не живой душе. Впрочем, нарушив заповедь «не прелюбодействуй», он словно ко всему миру становится глух, и слепнет гораздо раньше, чем происходит ав- тоавария в горах. Цепь страшных событий, начавшаяся со смерти дочери Кречмаров, нарастает, но спектакль изобилует очень раз- ными, отнюдь не только трагическими красками. Важны в нем моменты отстранения, когда действующие лица ровными голосами, словно вглядываясь в прошлое, читают фрагменты набоковского текста, и смена оптики дает частной истории всеобъемлющее звучание. «Полюбил богатый бедную, золотой – полушку медную», – написала Марина Цветаева, словно дав пояснение к «Камере обскура». Именно у поэтов можно найти реакцию на все на свете. В поисках нежности Я шла на дневной показ поэзоконцерта «Рубцов/Рыжий/Риф-мы», поставленного Георгием Цхвиравой на Камерной сцене, с большими ожиданиями, и они оправдались с первой же строчки, когда Александр Гончарук очень просто, без пафоса признался: «Мне не хватает нежности в стихах, а я хочу, чтоб получалась нежность... » Зал собрался очень подготовленный, чувствовалось, что наследие двух рано покинувших мир поэтов знакомо зрителям практически наизусть. Внимали жадно и благодарно. Первым поэтическим спектаклем в Омской драме был «Блистательный Санкт-Петербург», в котором звучат произведения Серебряного века, – его триумф случился в позапрошлом сезоне, про- изошел при парадных костюмах. У спектакля «Рубцов/Рыжий/ Риф-мы» совсем иная стилистика, я бы ее обозначила как тусклую будничность. Семеро мужчин одеты очень просто, в повседнев- ные футболки с цитатами на спинах, из элементов сценографии только табуреты и ящик с пивными бутылками, которые, впрочем, используются как музыкальные инструменты. Композитором выступил ВАНЕЧКА (Оркестр приватного танца), и в арсенале есть, кажется, все, что присутствует в природе. Звук не лопнувшей струны и трубный зов рога, едва вибрирующий писк и басовитый баян, а также многочисленные ударные. Всех приспособлений просто не перечислить, но можно себе представить, какая подробная работа велась на репетициях по поиску ритмов, соответствующим рифмам, настроению стиха. Богаты и разнообразны перкуссии, еще богаче интонационный строй. У каждого из семи разных по возрасту и психофизике актеров случается в ходе действия свой звездный час – особая пронзительная до мурашек по коже точность исполнения. Притом композиция не рассыпается на фрагменты, воспринимается единой мужской исповедью парней из нашего века. Не беда, что стихотворения написаны преимущественно в ХХ веке, звучат они более чем современно, свежо и волнующе. Замечательное изобретение – поэзоконцерты. И прекрасно, что главреж Цхвирава намерен продолжать им же созданную традицию.