Все разбилось. Разбилось и рассыпалось. Чувства цельности, может быть, и никогда на нашем веку не было, но все равно. Пусть двойственность, несовпадение чего-то с чем-то, но чтобы вот так – на кусочки, маленькие фрагменты, детали пазла… Лена – одна из персонажей одной из пьес, по которым поставлен спектакль, в одном из представленных зрителю ракурсах – сценических и видео – в прологе собирает пазл. И режиссер Пётр Шерешевский взял три текста современных драматургов, раскрошил их на отдельные сцены, перемешал и составил из них свой. «Переспать с Леной и умереть» Тони Яблочкиной, «Как я простил прапорщика Кувшинова» Ивана Антонова, «Небо позднего августа» Игоря Яковлева. Режиссер поместил всех героев на большой сцене, где они существуют в нарезанных художником Еленой Сорочайкиной отсеках параллельно, хотя истории плавают от одной к другой и обратно. Оптику зрителю направляет огромный экран (видео – Михаил Астафуров и Андрей Сапфиров) во весь задник, где дублируется все происходящее непосредственно крупным планом и где выхватывается тот кусок сцены и лица тех персонажей, которые сейчас в фокусе внимания. Над всей этой дробной картинкой возвышается космических размеров статуя Бакса – собаки из пьесы про переспать с Леной, с которой (собакой, не Леной) только и может органично общаться ее главный герой. Микроуровень здесь находится на большом обеденном столе – только на экране мы можем разглядеть сад «позднего августа» с кукольными зелеными деревья- ми, домиком, оградкой, машиной. Еще музыка – что тут, благодаря композиции Ванечки (Оркестр приватного танца), только не звучит: от баховских «Страстей по Матфею» до «Зеленого света» Валерия Леонтьева, от Кенни Джи до народных под гармошку частушек. Еще жанр – чеховское кружево тонкого психологизма одной истории сменяется грубоватым с иронией драматизмом другой, и все разбавляется откровенно буффонной третьей. Вот в такой разбитый, рассеянный мир погружают тебя авторы. Но утонуть не дают, спасают, поскольку с аристотелевских времен известно, что природа художественного удовольствия заключена в радости узнавания. Узнавания в данном случае базового ощущения, что все в жизни происходит помимо твоего участия и даже вопреки ему, когда все хорошо и все ужасно, когда непонятно ни что, ни как, ни зачем. Когда… ты сам прикалываешься над собой, над искусственностью твоей гуттаперчевой жизни. «Папа, съешь яблочко» – надо видеть/слышать, как, нараспев, по-былинному, роняя слова и поводя рукой, начинается история «Неба позднего августа» устами Екатерины Потаповой. Эта часть выстроена в спектакле ярким контрапунктом. В рядоположенных отсеках ребята совсем на грани суицида, а здесь балдежное стебание и над текстом, и над самими собой, и над безумием сегодняшней жизни – как будто античные боги хохочут, глядя сверху, дергают за ниточки, устраивают пикник на обочине с песнями-плясками, шутками-прибаутками. Самые яркие здесь представители среднего поколения – Татьяна и Николай. Прекрасные Екатерина Потапова (по амплуа статная героиня) и Александр Гончарук (мощный драматический актер) оттягиваются всласть, меняют способы существования, как перчатки: натуральность мешается с клоунадой, подробный быт с сюром, один в кепке набекрень заливается на гармошке, другая в танце выступает будто пава и речь-то, словно реченька, говорит. Самый мощный образ – их отец Валерий Петрович. Из- резанное глубокими морщинами лицо, взятое самым крупным планом, как бы парит над всей историей, и видится он у Николая Михалевского таким Фирсом ХХI века. Спектакль провоцирует на эту ассоциацию: яблочный сад – вишневый, срубить – выкорчевать. Вот вроде другой совсем – и судьба другая, дети-внуки вокруг, и яблоню как будто он сам прежде всего заставляет из сада убрать, и Валерию Леонтьеву завидует, что тот, ровесник, так выглядит молодо, даже «Зеленый свет» пытается промычать. А одиночество, переживание старости, какого-то своего, только фирсам уже известного, знания роднит, напоминает, узнается. Насколько перпендикулярно выстраивается действие в спектакле к лирическому тексту Игоря Яковлева, настолько бережно следует оно настроению пьесы Тони Яблочкиной. В свое время мне было досадно, что Андрей Звягинцев назвал, выделил, произнес такое важное для нашего времени слово «нелюбовь», но в фильме показал нелюбовь явленную, открытую, не то определяющее наше время чувство утраты самой способности. Пятеро персонажей этой истории – жена с мужем и его бывшей сотрудницей, их сын с подругой – все варятся в бульоне «нелюбви». Тщательно или нетщательно скрываемое раздражение всех со всеми, обеденные разговоры с неответами на незначащие вопросы, когда три самых близких человека, отец, мать, сын, не просто не слышат – не хотят слушать, разговаривать, сидеть, есть рядом, но сидят, едят и разговаривают. Про соль, которой не хватает, и тут же, контрапунктом, про трактор, который надо купить: одна спрашивает про соль, другой отвечает про трактор… В общем, Бальзак венчался в Бердичеве. Каждая история имеет конкретное время действия – до пандемии, пандемия и после: на экране крупными цифрами обозначен год. Алексей купил участок земли под Москвой и переехал туда с женой и сыном – 2020-й. Рядом только не вспаханное, темное без фонарей поле и где-то неблизко соседи, давно знакомые, но тоже, судя по отдельным репликам, не особенно желанные. Только дети двух семейств, Серёжа и Маша, встречаются, как сначала кажется, в обычном для их 17 – 18-летнего возраста любовно-эротическом тяготении. Но дело, конечно, не в пандемии, она может быть только триггером. Алексей у Руслана Шапорина, при естественности, органичности повседневного существования современного мужчины средних лет, – на предельном градусе трагичности. В паузах, в неответах, в неожиданно резких изменениях решений – «провожу/домой поеду», «звоню, чтобы сказать…/да нет, ничего». И главное лицо, представленное продолжительными периодами крупным планом молчащее лицо, совершенно спокойное, но в этом по- кое проступает прямо-таки бытийная мука. Его раздражение к жене, равнодушие к выросшему сыну замечательно сценически выражены, но они понятны и узнаваемы. Самое интересное – его попытки «спастись» с бывшей, мало даже знакомой, сотрудницей Леной, которой он время от времени, не зная, что сказать, то звонит, то даже, приезжая для этого в Москву, встречается. Что он Гекубе, что ему Гекуба – понять непросто. Только почувствовать – необъяснимое, но точное попадание в ощущение то- ски по «другому» и невозможности по-настоящему встретиться. Остается собака – отсюда ее экзистенциальный масштаб, метафорически выраженный в спектакле. Все актеры прекрасны – все герои благополучны и несчастны. Жена Лена Алины Егошиной, как натянутая струна, которая на протяжении всего действия вот-вот лопнет от всеобщей нелюбви («скажи ей – почему я? – потому что она твоя жена – а она твоя мать»). И в конце концов лопнет – весело, пьяно, безумно, мощно. Юная парочка нелюбящих друг друга детей Леонида Калмыкова и Марии Макушевой не знают, ни куда себя деть, ни за что в этой жизни зацепиться. Особенно пронзительна отвязная Маша, в постоянном ёрническом кураже, в котором только угадывается глубокий трагизм. От Кристины Лапшиной – бывшей сотрудницы – не хочется отводить взгляд. Ее блеклый шарм, особая чуть ленивая пластика изящного тела, спокойный низковатый голос, манера неторопливо ронять слова, даже от- сутствие конвенциональной красоты лица – все работает как нельзя лучше на этот слегка размытый образ современной мо- лодой женщины, которая свою драму жизни переживает скрыт- но, не очень понятно как. Третий фрагмент занимает лиминальное, переходное, пространство в спектакле. Тема потери смыслов – работать, общаться, любить, вообще жить – здесь как будто иронически снижается. Профессиональный музыкант Толик, который простил-таки прапорщика Кувшинова, – персонаж, в отличие от Алексея, скорее трагикомический. Егор Уланов точно балансирует на грани искреннего представления боли, глубокого переживания экзистенциальной пустоты своего героя и веселой иронии над ним. Что стоит его, ушедшего из музыки бомбить в такси, общение с изящно-механической дамой – яндекс-навигатором Екатерины Потаповой (заглянувшей сюда из другого фрагмента). Его пьяные встречи с собутыльником Семёном Ивана Курамова, пере- бранки с женой Людой Марии Токаревой, теплые поминовения спившихся «сверчков» с бывшим сослуживцем Лёшей Олега Теплоухова, наконец, телефонные разговоры с мамой – все трагично, комично, грустно, смешно, пронзительно, весело одновременно. В самой истории прощения прапорщика Кувшинова и чуть не евангельская серьезность, и насмешка над многолетними страданиями героя по поводу сломанной прапорщиком гитары. Однако отсылка к «Жертвоприношению» Тарковского случится именно здесь, в этой локации спектакля. …Иными словами, дорогой зритель, съешь яблочко, переспи или не переспи с Леной, прости прапорщика Кувшинова – не умирай, театр с тобой, он все понимает и чувствует, что, согласись, немало.