В основе – пьеса известного итальянского писателя, драматурга, сценариста и эссеиста Алессандро Барикко, датированная 2014 годом, снискавшая большой успех на сценических площадках мира, недавно обозначившаяся на российских афишах. В нашей стране она идет в переводе Валерия Николаева, и только в Омском академическом театре драмы – в спонтанно созданном за период репетиций, авторизованном (то есть одобренным автором) переводе заслуженного артиста России Олега Теплоухова. Кажется, ни для кого не секрет, что Олег Александрович – страстный италоман, много лет проводивший отпуска в путешествиях по Италии, вдохновляясь языком и культурой, поэзией и архитектурой. Мне очень памятен его своеобразный творческий подвиг – моноспектакль «Новая жизнь» Данте Алигьери, состоявшийся в фойе Камерной сцены, не подкрепленный практически ничем, кроме неистовой актерской энергии, открывшей миру колоссальный объем классического послания. Признаться, я испытала гордость за Омскую драму и неутомимого Олега Теплоухова, узнав об «особенностях перевода». Спектакль ошеломляет публику еще до начала действия атмосферой загнанности в угол, отрезанности от мира. Так воздействуют декорации Булата Ибрагимова, выполнившего узкий деревянный параллелепипед с раздвижными фанерными стенами, обеспечившими постоянное чередование картин, смену пространственных и психологических ощущений, умноженых умелым художником по свету Тарасом Михалевским. К счастью, художник-постановщик совершенно не использовал видео, банальнейший из приемов, очень надоевший. Частая смена картин, особый свет, монохромность костюмов и декораций вкупе создали отсылку к эстетике старого черно-белого кино, несовершенного, наивного, но отчетливо апеллирующего к сопереживанию, включенности зрителей. Сценическая конструкция вмещает всего 30 зрителей, и перед ними возникают то подробности скудного бытия, то гулкость окраины, целое звездное небо с полной луной, подобное миру грез. Апогей сценографической игры – эффект клаустрофобии, важный для содержания пьесы, и глобальная метафора – мы, люди планеты, находимся в одной бочке. Зрители и актеры на протяжении двух действий существуют «глаза в глаза», в таком максимальном приближении, что видно движение ресниц, слышно биение сердец, происходит обмен волнением, ажитацией, радостью, страхом, – набором всего, из чего, как из химических элементов, состоит человек. Разумеется, это задает совершенно особый стиль сценического существования, с которым исполнители ролей справляются идеально. Сознательно избегаю спойлеров, не сбиваюсь на пересказ, но не могу умолчать о персональных актерских доблестях. В прологе мы видим апатичного бледного мужчину, «занятого обогреванием кровати», – Джерри Вессона, прозванного Рыбаком за то, что знает реку, ее изгибы, водовороты и мелководье, как свою ладонь, однако многие знания и спасение утопающих не прибавили ему ни славы, ни богатства. Вессон в исполнении заслуженного артиста России Александра Гончарука в прологе – человек, лишенный желаний и надежд, разве что упоминание имени госпожи Хиггинс, хозяйки местной гостиницы, вызывает в нем бурю эмоций, от «прекраснейшая из женщин» до «она – шлюха! » Эту роль должен был сыграть замечательный Иван Маленьких, Гончарук на самом деле не планировал, он выручил товарища на финальном этапе репетиций, выучил роль в рекордные три дня, чтобы не сорвать премьеру, и так вжился, что трудно представить другого Рыбака, без этого взрывного перехода от апатии уставшего от неудач человека к искрометно- юному энтузиазму. Каюсь, раньше я твердила, что заслуженный артист России Александр Гончарук идеален в образах злодеев, у него невероятное, иррациональное отрицательное обаяние. «Смит и Вессон» обнаружил совершенно другие грани таланта – способность к обезоруживающей детскости восприятия, доверчивости, заразительной для зрителей. В сущности, через оптику Гончарука в образе Вессона и воспринимается действие. От пролога до завязки – один шаг. К Вессону наведывается столь же блеклый невзрачный тип, называющий себя метеорологом, худощавый и суетливый Том Смит, робеющий даже обсуждать достоинства и недостатки госпожи Хиггинс, а далее, для полного «водоворота» является Рейчел – ее играет актриса Мария Токарева, наделенная природной добротой, мягкостью, но и бесстрашной порывистостью, так свойственной ее героине – 23-летней девушке, сбежавшей из дома, мечтающей стать журналисткой и писательницей, а пока пробавляющейся на посылках у красавицы Хиггинс. И с этого момента заканчивается негордое, бесславное глухое одиночество трех изгоев общества благополучия. «И вот теперь я резюмирую: мы много ждали от жизни, не сделали ничего, мы скользим вниз, в никуда, и торчим в этой дырке от задницы, где сияющий водопад каждый день напоминает нам, что нищета – человеческое изобретение, а величие – естественное поведение мира. Мы могли бы застрелиться, но нам не на что купить пистолет. Поэтому мы в дерьме, все трое, и единственная вещь, которая может нас спасти…» – изрекает Рейчел, интригуя, а далее подготовка и осуществление ее рискованного плана становится красной нитью сюжетики спектакля, весьма динамичного, несмотря на обилие лирических отступлений с рассуждениями, экскурсами в прошлое и небезосновательными философствованиями. Я не знаток итальянского, bella donna, cao, bambino, – почти все, что знаю. И все-таки возьмусь судить о качестве текста и перевода. Мне нравится, как ловко Барикко смешал жанры, создав иде- альное поле для режиссерской и актерской фантазии. Нравятся блестки остроумия и юмора, смикшированная грубость просторечий, наличествующие в переводе Теплоухова. Но степень присвоения текста все же создает «запиндю» в пролонгации финалов, в длиннотах повторов. Пафос есть уже в заглавии, где две фамилии героев-пацифистов образуют название очень надежного оружия, а их имена – Том и Джерри – отсылают к мульти- пликационной классике противостояния, которого в спектакле не происходит. Возникает парадоксальный пацифизм – принятие трагедии как неизбежности. И пасторальность картинки – умиротворенные герои в лучах мексиканского солнца – несколько притянута за уши. А ведь даже при чтении пьесы возникает эффект огнестрельного ранения, удара, переворачивающего жизнь на «до» и «после», осознание непоправимости. В общем, финал смягчил удар, хотя есть в нем незабываемо яркая сцена – явление госпожи Хиггинс, непостижимо прекрасной и недосягаемой, как Снежная королева, как сам непокоренный Ниагарский водопад. Актриса Анна Ходюн в образе Хиггинс, в блеске драгоценностей и самоценности, статична, играет только ее непогрешимая внешность и голос, – она произносит длинный монолог, констатирующий непоправимое, словно в трансе, почти без интонаций, однако ее слушают жадно, неотрывно, и малейшая голосовая модуляция воспринимается не просто откровением, а событием, бомбой. Какое мастерство!.. «Мудрость – это бесполезный обряд, а грусть – чувство всегда неверное», – произнесла Хиггинс в своей сакральной речи, из которой можно вычленить еще миллион цитат на все случаи жизни. Без них могу сказать определенно: спектаклю «Смит и Вессон» суждена долгая и счастливая жизнь, полная зрительского обожания. В другом составе роль Рейчел, чьи мечты стали ее демонами, исполнит Ирина Бабаян, иная хрупкая и отважная худышка. Вессона, соответственно, сыграет Иван Маленьких, который теперь в добром здравии. Интуиция подсказывает, что каждый показ этого спектакля не будет таким, как прежний. Он – из материи искусства, неповторимой.