Кто бывал в Омске и не чужд наблюдательности, тот знает, как прекрасно омское небо с ежеминутно меняющимся сценарием движения облаков. Причудливые перистые разводы, фантастические нагромождения белоснежных клубов, взбитые сливки, тающие в пронзительной синеве. Небесный океан словно подыгрывает театральному ландшафту, украшая без того красивейшее здание академической Омской драмы, инсталли- рует вечное и быстротечное, величавое и заземленное, легковесное и трагичное. Друг, с которым я поделилась выводом о великолепии неба над Омском, полемизировал: везде, где есть реки, имеются эти, как ты называешь, динамичные сценарии. Тучи – это конденсат, они от влажности, от испарений. И все же я настаиваю – над Омском небо особое, оно возбуждает эстетические чувства на пути к театру, словно готовя к восприятию спектаклей, премьер, ко- торые в текущем 149-м сезоне получились очень разными тема- тически, эстетически, по способам актерского существования, режиссерским концептам, однако равно увлекшими зрителей. На каждом показе – аншлаги, в овациях – такой жар признательности!.. «Хороший год», – говорят виноградари, характеризуя качество урожая, предвкушая отменную органолептику будущего вина. Мне в той же манере хочется охарактеризовать предъюбилейный сезон как очень плодотворный, щедрый на открытия, благоволящий к ищущим смыслы в искусстве, в сотворчестве наперекор социальной турбулентности. Все созданные в сезоне постановки будут сиять в репертуаре долго, ибо сотворены режиссерами талантливо и добротно, на основе качественной драматургии, с такими подробными и вдохновенными актер- скими работами, что превосходят небесные сценарии, мерца- ния светил. Признаться, максимум впечатлений, эмоций, поводов для раз- мышлений дал мне спектакль «Небо позднего августа» – триптих Петра Шерешевского, которого сегодня именуют российским режиссером номер один. Смеяться до слез, просто смеяться и просто прослезиться – это уже почти недостижимое на меня воздействие театральности. Омск недавно видел в рамках пока- зов «Золотой маски» другую работу Шерешевского – Time out по пьесе Марины Крапивиной, спектакль новосибирского «Красного факела», в котором нищая обыденность калечит сознание, а человек сам себя за уши – мечтами и грезами, сопротивлением среде – из уныния вытягивает. В омском «Небе», кажется, прием повторяется, – снова камеры, экран с крупными планами, и все персонажи кажутся красивее и словно значительнее, «чем в жизни». (Видеохудожники Михаил Астафуров и Андрей Сапфиров. ) Есть и различие. Камера – это не warning «все следят за всеми», а условие игры, в которой очень важны подробности, это инструментарий для фиксации внимания зрителей, и в то же время фиксация сиюминутных состояний персонажей, движения их чувств. Есть и другой эффект: warning, за вами следят, а вы про- должаете страдать ерундой – раздражаться на жену и сына под- ростка; пускаете жизнь наперекосяк, под откос из-за армейской травмы, скорбите о засохшей яблоне, а не об увядающих семейных узах. Довольно схематично перечисляю темы и конфликты трех современных пьес – «Переспать с Леной и умереть» Тони Яблочкиной, «Как я простил прапорщика Кувшинова» Ивана Ан- тонова и «Небо позднего августа», собственно, давшее название спектаклю. Автор – Игорь Яковлев. Помню, при чтении они меня не увлекли, зато буквально рассияли, заискрились подтекстами в сценической версии. Шерешевский, не меняя порядок слов, вы- сек огонь едва ли не из каждой реплики и даже из междометий. Белое нейтральное пространство (сценограф – Елена Сорочайкина) вместило целый мир, совместило несовместимое – раз- ные места действия превратило в единое универсальное, где есть спальня, ванна, кухня со старинным буфетом, старый сад и т.д., включая поле для прогулок с собакой и аллею с фонаря- ми для странствий души. Объединяющее свойство персонажей тоже есть – все они «маятники», маются, словно зависнув между небом и землей, что отчасти объясняется точным указанием времени действия – пандемийными годами, ковидом, дистанцировавшим, изолировавшим людей друг от друга. Впрочем, у пер- сонажей есть объединяющее свойство, описанное еще юным Лермонтовым в Парусе: «Увы, он счастия не ищет и не от счастия бежит». Вполне себе обеспеченный Алексей (актер Руслан Шапорин) претерпевает кризис среднего возраста. Развлекает себя выбором трактора в Интернете, понимая, что трактор ему не нужен. А настоящее спасение от осточертевшей обыденности находит в прогулках с собакой, которая в его сознании огромна, как конь, и он забирается на нее, обнимает, прижимается, находя утешение, укрытие от одиночества и пустотности жизни. Собачку, не- измеримо более маленькую, занимающую мало места даже на его ладони, он дарит девушке Лене, с которой когда-то работал в одном офисе, а теперь постоянно вводит в заблуждение, «ма- нежит» регулярными звонками. Очевидно, что между ними не было и нет особых отношений – ни пустяшного флирта в про- шлом, ни перспектив. Отсутствие любви и страсти. Она – Лена, бывшая сотрудница в исполнении Кристины Лапшиной, пре- дельно отстранена. Актриса создает образ современной само- стоятельной девушки, не желающей ни грамма внимания и тепла растрачивать на… негероев, на, увы, распространенный тип женатых мужчин, покупающих себе «игрушки» без обязательств. И говорит она только по делу: работы нет, платить за квартиру нечем, на что Алексей вовсе не реагирует. Интересно, что Леной зовут и его жену – актриса Алина Егошина в этой роли уверенно демонстрирует когнитивный диссонанс, кажется, сходит с ума от всего, что бы она ни делала, будь то собирание пазлов или варка супа, оказывающегося невкусным. Ее жизнь опреснена отсутствием любви, а иные смыслы не найдены. Мается от одиночества и пожилой вдовец Валерий Петрович – актер Николай Михалевский – из пьесы «Небо позднего августа». В его ворчливых интонациях – растерянность перед будущим, настроение из стихотворения Тютчева «Когда дряхлеющие силы нам начинают изменять…». В триптихе мне особенно полюбился музыкант Толик, сыгран- ный Егором Улановым, актером, который в целом ряде образов последних лет с огромным включением и пониманием играет трагедии и драмы непонятых, недооцененных талантливых тонких натур, – начиная с рефлексий заглавного Дон Жуана в «Любви к геометрии» Макса Фриша. Очень выразительна его ра- бота, техника переживаний в новом спектакле Романа Габриа «С днем рождения, Папа! » по мотивам пьесы Теннесси Уильям- са «Кошка на раскаленной крыше» – Уланов играет Брика, сына умирающего главы семьи, и словно стремится истребить самого себя возлияниями, настолько гнетет его грядущий уход. Сыно- вья любовь и боль сильнее жажды жизни. Толик из «Неба» – ав- тор музыки и песен, страдающий от невостребованности, рвет все связи, идет в таксисты, рулит под бодрый голос навигатора: «Маршрут перестроен! » (голос принадлежит Екатерине Пота- повой, играющей несколько ролей с одинаковой точностью) с унизительно малой ценой поездок: 89 руб. И опять 89 рублей. Толик уходит от практично-энергичной жены, прячется от бди- тельной опекающей мамы, пьянствуя с Семёном (актер Иван Курамов), таким же растерянным, без стабильной работы и перспектив. Граненые стаканы, из закуски – только хлеб и консервы горбуша. Наблюдать безудержное мужское пьянство и смешно, и страшно, сердце заходится, как жалко парней. Музыкант бес- конечно твердит о прапорщике Кувшинове, довольно давно – в годы службы в армии унизившем его, разбившем его гитару, пусть и не самую крутую. И кажется, если ему отомстить, невы- носимая травма будет исцелена. Бедный Толик скопил рублиш- ки и отправился в «ссаный Воронеж», чтобы встретиться лицом к лицу с Кувшиновым, а оказалось, что мстить уже некому. Гру- бый ефрейтор – инвалид, прозябающий в кочегарке. Лежачих не бьют. Смешанные чувства Уланов передает особым образом: каменеет лицом, как индеец, и с остервенением бьет ножом по тетрапаку с томатным соком, окрапляя красным, как кровь, и себя, и всех, кто «бегут, бегут, бегут» к финалу, так и выходит на поклон, «истекая клюквенным соком». Спектакль, собравший 14 героев, казалось бы, о неприкаянности, несуразности, абсурде жизни, а на самом деле – о том, что человек прекрасен, как бы он ни был несовершенен и недо- оценен. Противоположен пафос романа «О мышах и людях» Джона Стейнбека, инсценированный главрежем Георгием Цхвиравой, о расчеловечивании людей, поставленных судьбой и Великой депрессией на отметку «ноль». Рабочие, ютящиеся в убогом ба- раке, ожесточены, в отличие от новичков Джорджа Милтона (ак- тер Игорь Костин) и его товарища Ленни-Малыша – высокого, статного, красивого парня с психологическими особенностями. Иван Курамов играет большого ребенка, изгоя, не сознающего свою инаковость – обладание недюжинной силой, которая уби- вает именно от избытка нежности, любования. Наивность Малыша, не вяжущаяся с его статностью, в романе описана так, что не подпадает под конкретный диагноз, он – обобщенное «не та- кой, как все», и отношением к нему все персонажи проверяются на толерантность, меру человечности, утраченную в борьбе за выживание. Художник Булат Ибрагимов в сценографическом оформлении использовал и все оттенки серого, и фактуры плесени, сгустив до беспросветной мрачности мир добровольного рабства, однако в прологе создал простор первозданности, наполненный отражением солнечных бликов на воде. Мечты двух друзей о своем клочке земли, где они будут выращивать и разнообразные овощи, и нежных пушистых кроликов, словно антитеза действительности. По ходу спектакля они будут звучать все реже, а ат- мосфера неизбежной катастрофы разрастаться. Тем драгоценней свет мечты и дружбы, оставлявший миру шанс. Если «О мышах и людях» – абсолютно мужская, суровая история, где единственный женский персонаж – молодая замужняя искательница приключений (актриса Мария Макушева) – становится триггером конфликта. То «Осенние скрипки», сочинение Ильи Сургучёва с подзаголовком «история супружеской неверности», делает центром внимания женский образ, исполненный благородства, вызывающий и изумление, и восхищение. Вар- вара Васильевна, пианистка, в былом добродетельная супруга, застигнута любовью такой неимоверной, ураганной силы, что делается и испытанием, и мученической мукой. В постановках мелодраматических пьес всегда есть риск перейти грань между художественностью и пошлостью, стоит лишь чуть больше, чем требует хороший вкус, увлечься сентиментальностью. Режиссеру Цхвираве достало вкуса, а заслуженной артистке России Ека- терине Потаповой в главной роли – таланта преодолеть неровности текста своей блистательной игрой. Напомню, что драматург Сургучёв – современник Горького, в его «Осенних скрипках» главную роль в свое время сыграла Ольга Леонардовна Книппер-Чехова, жена классика, и ее ис- полнение многие годы считалось эталонным. Затем довольно долго пьеса вовсе не ставилась, на фоне революции было не до «мелкотемья», которое сейчас – на всех смартфонах страны. Об- ращение театра к полузабытым «Скрипкам», безусловно, оправданно. Публика жаждет историй о «самом утреннем из чувств», в репертуаре их недоставало. Тот же художник Булат Ибрагимов воплотил благородный дво- рянский дом, не перегруженный старинной обстановкой, а пол- ный символов уюта – печка, круглый стол со свежей скатертью; весь неяркий текстиль – портьеры, льняные чехлы кресел – дышат покоем и порядком, как нравится присяжному поверенному Дмитрию Ивановичу Лаврову (заслуженному артисту России Александру Гончаруку). Он начинает спектакль в некоем неясном возбуждении, с пространного и прекраснодушного размышления о временах года, сравнивая их с музыкальными инструментами. «У весны – флейты, у лета – трубы, и только осень выбрала себе скрипки, – тончайшие, бесконечно нежные скрипки…» Скрипка, конечно же, его жена Варвара Васильевна, вступившая в осеннюю пору красоты с любовью к бывшему подчиненному мужа, молодому Виктору Барановскому, почти мальчишке. Актер Степан Дворянкин в его образе отчаянно хорош собой – осанистый, холеный, тестостерон в каждом движении. Один из лучших фрагментов спектакля – это объяснение Варвары и Виктора в ночном парке: на темной пустой сцене они одни, свет выхватывает из мрака их фигуры в черном, фразы прерываются страст- ными поцелуями, и кажется, они одни во вселенной, «ибо крепка, как смерть, любовь». Но Варя не была бы «скрипкой», если бы утратила достоинство, предала слепнущего мужа, не позаботилась бы о приемной дочке. Она велит Виктору жениться на падчерице и… – ох уж эти полигамные мужчины! – очень быстро он соблазняет Верочку, изумителен их танец в непрерывном поцелуе, не без юмора поставленный хореографом Анной Закусовой, как и другие пластические мизансцены. Сильнейшая из них – пассы Варвары Лавровой над роялем. Кажется, черная птица сражается с бурей и вот-вот выбьется из сил, ан нет. Просто любовь, бывшая благодатью, станет ужасом, и если не проклятьем, то мукой мученической. Любовь заразительна. Груша, горничная Лавровых, все пони- мающая и замечающая, полна интереса к швейцару, озорно пошучивает с ним и светится. Актриса Лариса Свиркова делает из этой почти эпизодической роли украшение финальных сцен, разбавляя минорность расставания своим обаятельным существованием. А в постановке «Мой дедушка был вишней» по по- вести итальянки Анджелы Нанетти обаятельны все – ребенок Тонино в исполнении Леонида Калмыкова, действительно перевоплотившйся в мальчика-дошкольника, его деревенские ба- бушка Теодолинда (Ирина Герасимова) с дедушкой (народный артист России Михаил Окунев) и городские родственники – мама Феличита (Мария Токарева), в чью честь назвали саженец вишни, ставший высоким и раскидистым, папа Пьеро (Егор Уланов), дедушка Луиджи (Николай Михалевский) и бабушка Антониетта (заслуженная артистка России Татьяна Филоненко). Притягательность этой трогательной и мудрой истории такова, что на спектакль для семейного просмотра билеты распроданы задолго до показов, «Вишню» играют по два раза по субботам и воскресеньям, но и 8 раз в месяц благодарной публике мало. Успех!.. Успех очень нужен театру и, разумеется, не гаратнтирован, когда в работу принимается сложный, полемичный материал – такой, как «ИДИ-ОТ» по постмодернистским текстам Клима, постав- ленный Анатолием Ледуховским с «первачами» – Михаилом Окуневым, Ириной Герасимовой, Анной Ходюн, Владиславом Пузырниковым. Наконец, Мышкина играет Артём Кукушкин, который преимущественно молчит, однако транслирует всю печаль бренного мира, стоицизм и прощение. Интеллектуальная головоломка – самое приблизительное определение для спектакля, показавшегося, несмотря на актерскую мощь, весьма схоластическим. Умом понимаешь, до сердца не допускаешь. «С днем рождения, Папа! » Романа Габриа, изрядно перелопатив- шего замечательное, но, пожалуй, несколько усталое произведение Теннесси Уильямса «Кошка на раскаленной крыше», – тоже спектакль, имеющий прямое отношение к авторской режиссуре, с нетривиальными ходами, двумя мирами – живых и мертвых, – вызывает больше непосредственных реакций, прямой отклик. Запомнился пролог, где Поллит-старший, больной (заслужен- ный артист России Олег Теплоухов) лежит на больничной ка- талке в морге, напоминая мертвого Христа с картины Гольбейна. Точно тот же визуальный ход использовал режиссер Андрей Прикотенко в своем «Идиоте», вольном пересказе романа Достоевского в Новосибирском театре «Старый дом». Заимствование приемов? Повторяемость? Нет, вряд ли. Просто у каждого времени есть общие символы и вопросы, витающие в воздухе, объединяющие пространство пьес, книг, создаваемого сегодня искусства в целом. То, что в Омской драме слышат время, откликаются на потребность в мечте, красоте, отделении подлинного от мнимого, делает театру честь. Объясняет немеркнущую к нему любовь.