Скептик. И все-таки я решительно отказываюсь понимать, на что они сдались Цхвираве? Чего ради он их всех тут привечает?
Оптимист. Вы о нашей молодой режиссуре?
С. Ну разумеется, о ком же еще?!.. Хотя молодость в данном случае – не премину заметить – весьма и весьма относительная. Все эти так называемые лидеры современного театрального процесса, все эти модные столичные штучки – что они могут дать нашей с вами любимой Драме?
О. Позвольте-позвольте! Я считаю, могут – и немало! Свежий взгляд. Оригинальную оптику. Новые подходы. Да и вообще, небольшая встряска, коей, несомненно, является всякая встреча с ярким самобытным художником, никакой труппе не повредит. Даже выдающейся омской!
С. Насчет встряски – это по меньшей мере спорно. Может так тряхнуть, что мало не покажется!.. А в отношении же, как вы изволили выразиться, новых подходов и свежего взгляда – тут ведь куда как неочевидно все. Взять того же Марата Гацалова, на премьеру которого мы с вами направляемся. Смотрите сами: в Москве, в Театре Наций, он ставит «Утопию» Дурненкова, ставит «Дыхание» Макмиллана – материал именно что свежий, незаигранный. А отправляется на периферию – совсем другой коленкор. В Перми – «Пьяные». В Красноярске – «Графство Осейдж» (которое уже однажды ставил в Сибири). Теперь вот, пожалуйста, в Омске – «Дракон». Все сплошь какие-то повторы, общие места, что называется, хорошо отработанные тексты… Ну зачем нам, скажите на милость, в 2019 году смотреть «Дракона» Евгения Шварца?!
О. Ну-у-у…
С. (перебивает). Да я знаю прекрасно, что вы хотите сказать! Дескать, нестареющая классика и все такое плюс сугубая актуальность звучания, которую данный сюжет обрел именно в наши дни. Но как-то мелковато это, чтобы не сказать больше, не находите? Все эти метафоры, аллюзии, эзопов язык!.. Увольте! Современность настойчиво требует от художника называть вещи своими именами. Она взыскует жесткого и откровенного разговора по существу. Театр сегодня должен кричать – и кричать о явлениях конкретных и злободневных, а не рядиться в плащи странствующих рыцарей, в чешую драконов и тому подобное. Тем более что в Омской драме служат артисты, которые могут кричать – в силу своего дарования, своей харизмы, своей гражданской позиции, в конце-то концов. И артист Оленберг должен играть не Кота Машеньку (о чем я узнал сегодня, посмотрев на сайте театра состав исполнителей), а какого-нибудь Сечина, или генерала Золотова, или, не знаю, –
Чубайса!..
О. Но-о-о…
С. (снова перебивает). Да знаю я, знаю, все, что вы имеете мне возразить! Во-первых, кто ж ему даст играть Золотова, да и пьес про генерала пока не написано. Ну это, знаете, как посмотреть? Современный театр, слава тебе господи, наконец преодолел свою вековую драмозависимость, сбросил с себя это давно тяготившее его ярмо (разумеется, не повсеместно, а покамест лишь на передовых своих рубежах – рутины, вы знаете, у нас в избытке). И у Омска, надо заметить, в этом плане имелись кое-какие опыты, притом небезуспешные. И вместо того, чтобы закреплять этот успех и двигаться дальше, нам сегодня будут показывать милую сказочку для взрослых – да, не без определенной перчинки, но не более того – про каких-то там котов, ослов, бургомистров и шапку, прости господи, невидимку…
О. Осла не будет.
С. Что?
О. Я говорю, Осла не будет в сегодняшнем спектакле. Я тоже заглядывал на сайт – этот персонаж в спектакле вымаран.
С. И на том спасибо! Хотя ослы сегодня вечером в зале будут. Как минимум двое. Те, что тащутся зачем-то на эту душеспасительную историю с правильным гуманистическим посылом и счастливым концом, вместо того, чтобы проповедовать, утверждать, бороться за некомфортный, обжигающий, дерзкий театр. Театр сегодня должен быть отчаянно радикален и по содержанию, и по форме.
О. Но у Гацалова, я слышал, с точки зрения формы, все как раз достаточно радикально. Дошла до меня тут инсайдерская информация… Вроде бы как в полной темноте все действие будет происходить и при этом вовсе не на сцене, а прямо в зрительном зале, посреди публики разворачиваться. Так, говорят, небезынтересно режиссер свое решение задумал.
С. Формалист! Все они чистой воды формалисты – эти ваши новоявленные модные столичные штучки. Главрежу Цхвираве осталось теперь после Гацалова режиссера Волкострелова на постановку позвать. И тогда не просто в темноте, но и вообще артисты перед зрителями не покажутся. Будут за кулисами что-то такое бубнить себе под нос в микрофоны. Милое дело! А все отчего – изыски и оригинальничание это? Да оттого, что с актерами не умеют и не любят работать! А уж в омской труппе есть с кем режиссерам можно бы и должно поработать.
О. А вот тут не могу с вами не согласиться. Впрочем, давайте подождем!
С. Поглядим… Куда ж деваться, коли пришли.
Они вливаются в оживленный поток зрителей, идущих на спектакль, и исчезают в дверях театрального подъезда.
Явление 2.
Прошло примерно десять или чуть более того минут с начала представления. Оптимист и Скептик в креслах партера наблюдают за игрой артистов ОАТД, которые действительно не освещены ничем, кроме шахтерских фонариков, укрепленных на лбу каждого из них, и действительно помещены создателями спектакля по эту сторону рампы, работая в пространстве между рядами.
Оптимист. (наклоняясь к уху Скептика, шепчет). По-моему, весьма занятно. Вам так не кажется? Смотрите, как эта почти кромешная темнота углубляет и, я бы даже сказал, подчеркивает авторскую идею.
Скептик. Боюсь, прием довольно скоро себя исчерпает. И народ вокруг – обратите внимание – явно недоумевает. Сейчас начнут скучать, а то и вовсе заснут все, к чертовой матери!
О. Не думаю! Исполнители не позволят. Как хорош Теплоухов, не находите? Какой оригинальный и при этом убедительный у него получился Ланцелот!
С. Я пока не понимаю, что он играет. Да и сам он понимает ли? – хотя, безусловно, умнейший, думающий артист.
О. Это мягко говоря!.. А каков Кот у Оленберга! Оцените, невзирая на весь ваш скепсис!
С. Ну что тут сказать? На голом мастерстве вытягивает образ. Которого у него, понятное дело, не занимать. А где глубокое проникновение в роль? Где постижение основ духа?
О. Не понял…
С. Что же тут непонятного? Ты мне дай такого Кота, такую Машеньку, чтоб я поверил, что у тебя, понимаешь, шерсть столбом, что у тебя хвост трубой, что у тебя когти…
С соседнего ряда на них шикают. Они замолкают. Спустя некоторое время Оптимист снова тянется к уху своего спутника.
О. Сейчас выйдет Прокоп!
С. Кто?
О. Прокоп Валерия Ивановна. Она – Эльза.
С. Да вы что? Эльза?! Что-то я как-то не обратил на это внимания, когда смотрел список действующих лиц. Прокоп – Эльза?!
О. Да, и это должно быть крайне…
На них снова шикают, и они вновь замолкают. Теперь уже до конца спектакля.
Явление 3.
Два с половиной часа спустя. Оптимист и Скептик в плотном людском потоке выходят из дверей театра на площадь перед ним. Некоторое время стоят молча.
Скептик. (наконец прерывая затянувшуюся паузу). М-да…
Оптимист. (горячо). Вот именно!
С. В каком смысле?
О. В том самом. М-да! А что еще тут скажешь? Только: «М-да»! Покуда мы с вами, подобно жителям шварцевского города, пребываем под властью…
С. (резко прерывая собеседника). Погодите-погодите! Оглянитесь вокруг. Кругом люди. Не ровен час, обвинят в организации несанкционированного митинга. И потом, позвольте вам заметить, в свое «м-да» я никоим образом не вкладывал подобных коннотаций. Темно – вот, вероятно, то единственное ощущение, которое скрывалось, в данном случае, за моим «м-да». Темно… И ничего более. Темно.
О. Темно?
С. Темно!
О. Вот именно! И до тех пор, пока луч света не пробьет…
С. Погодите-погодите. Опять вы за свое. Темный спектакль – я вот о чем толкую. И не более того. Разумеется, все прекрасно понимаю – современный театр, радикальные режиссерские приемы, призванные выбить зрителя из состояния комфорта, и все такое. Но по мне, битых два с лишним часа в темноте – это, извините, чересчур. Форма у Гацалова напрочь подавила собой содержание.
О. По мне же – наоборот: подчеркнула, заострила, я бы даже сказал, расцветила. Вы обратили внимание, как зал, поначалу с некоторым недоумением воспринимающий все происходящее, нетерпеливо ерзающий в ожидании, когда наконец дадут свет – мало-помалу принимает условия игры и в какой-то момент, кажется, начинает ощущать себя в этой действительно не самой привычной атмосфере, что называется, в своей тарелке.
С. Стокгольмский синдром. Они просто-напросто поняли, что света не будет. Смирились с участью. Нет, я не стану отрицать, что эти шахтерские фонарики, странным, фантасмагорическим образом выхватывающие актерские лица из целиком и полностью покрывающей нас всех тьмы, создают определенный эффект. Я даже готов признать, что это некоторым образом подчеркивает, укрупняет масштаб задействованных в спектакле исполнительских сил. Разумеется, Алексеева хотелось бы лицезреть в полный рост, но даже и в таком, мягко говоря, «урезанном», виде наш дорогой Валерий Иванович неотразимо, победительно хорош в образе обаятельнейшего мерзавца Бургомистра, на которые он такой – не побоюсь этого слова – мастак.
О. А Пузырников? А Пузырников?! Как феерически смешон и в то же время по-настоящему жутковат заглавный герой пьесы у Владислава! Какими крупными смелыми мазками рисует свою недюжинную роль заслуженный деятель культуры Омской области! Какие новые неожиданные грани своего протеевского дарования обнаруживает.
С. А возьмем того же Гончарука! Да, здесь на первый взгляд вроде бы все достаточно предсказуемо – Александр знает толк в законченных мерзавцах, он на них, что называется, собаку съел. Но сколь же безукоризненно вылеплен его мерзопакостный Генрих – не могу этого не признать при всем своем скептицизме!
О. Не будем забывать о Тюремщике. Далеко не главный персонаж, который у Егора Уланова становится если не центральной, то одной из ключевых фигур спектакля, поднимается до символа, до обобщения…
С. Ах, вечно вы со своими символами! Лучше посмотрите, какой крепкий, я бы сказал, «земной», я бы даже сказал, «общечеловеческий» характер придает всему спектаклю Шарлемань в исполнении Владимира Авраменко!
О. Не будем забывать и о народе! Это ведь никоим образом не массовка, согласитесь? Это Хор! Могучий полнозвучный хор, то звучащий единым целым, то – в нужных моментах – виртуозно распадающийся на отдельные голоса.
С. Хотелось бы особо выделить уникальное трио подруг Эльзы. Меня, конечно, несколько смущает то обстоятельство, что столь крупные артистические силы – Татьяна Филоненко, Марина Кройтор, Наталья Василиади – были брошены режиссером на столь незначительные…
О. (резко перебивает). Нет маленьких ролей! Да если вдуматься, актеров маленьких на омской сцене также едва ли встретишь. Вы знаете, когда эта Девочка, юная актриса Маргарита Берег, в решающий момент битвы, в мгновение наивысшего эмоционального напряжения, вдруг – так просто и бесхитростно и в то же время столь звучно и отчетливо – буквально порвала образовавшуюся тишину этим своим: «Долой Дракона!», то у меня в эту секунду, я вам доложу, возникло такое… такое… (От охватившего волнения не может подобрать слова.)
С. Да, полно-полно!.. Вечно вы со своей экзальтированностью без берегов! Девочка девочкой, но на сцене есть еще и девушка. Я имею в виду Эльзу Валерии Прокоп, ставшую своего рода содержательным и нравственным центром постановки. Полагаю, что эта работа достойна наивысшей…
Он поднимает палец вверх, вслед за этим туда же устремляется и его взгляд. Тут Скептик резко замолкает, словно бы пораженный внезапно открывшейся перед ним картиной.
О. (в первое время не замечая происходящего с собеседником). Насчет центра я с вами полностью согласен, хотя не могу не заметить, что еще одним центром спектакля, возможно, куда менее однозначным, но от этого не менее значительным, выступает Ланцелот Олега Теплоухова. Эта роль, как, впрочем, и еще роли три, а то и четыре также достойны наивысшей…
Палец Оптимиста также устремляется вверх. А затем и взгляд. И он также внезапно замолкает на полуслове, устремив взор куда-то в даль небес.
Что они видят там? Это нам пока неведомо. Но свет меняется…
Оптимист. Вы о нашей молодой режиссуре?
С. Ну разумеется, о ком же еще?!.. Хотя молодость в данном случае – не премину заметить – весьма и весьма относительная. Все эти так называемые лидеры современного театрального процесса, все эти модные столичные штучки – что они могут дать нашей с вами любимой Драме?
О. Позвольте-позвольте! Я считаю, могут – и немало! Свежий взгляд. Оригинальную оптику. Новые подходы. Да и вообще, небольшая встряска, коей, несомненно, является всякая встреча с ярким самобытным художником, никакой труппе не повредит. Даже выдающейся омской!
С. Насчет встряски – это по меньшей мере спорно. Может так тряхнуть, что мало не покажется!.. А в отношении же, как вы изволили выразиться, новых подходов и свежего взгляда – тут ведь куда как неочевидно все. Взять того же Марата Гацалова, на премьеру которого мы с вами направляемся. Смотрите сами: в Москве, в Театре Наций, он ставит «Утопию» Дурненкова, ставит «Дыхание» Макмиллана – материал именно что свежий, незаигранный. А отправляется на периферию – совсем другой коленкор. В Перми – «Пьяные». В Красноярске – «Графство Осейдж» (которое уже однажды ставил в Сибири). Теперь вот, пожалуйста, в Омске – «Дракон». Все сплошь какие-то повторы, общие места, что называется, хорошо отработанные тексты… Ну зачем нам, скажите на милость, в 2019 году смотреть «Дракона» Евгения Шварца?!
О. Ну-у-у…
С. (перебивает). Да я знаю прекрасно, что вы хотите сказать! Дескать, нестареющая классика и все такое плюс сугубая актуальность звучания, которую данный сюжет обрел именно в наши дни. Но как-то мелковато это, чтобы не сказать больше, не находите? Все эти метафоры, аллюзии, эзопов язык!.. Увольте! Современность настойчиво требует от художника называть вещи своими именами. Она взыскует жесткого и откровенного разговора по существу. Театр сегодня должен кричать – и кричать о явлениях конкретных и злободневных, а не рядиться в плащи странствующих рыцарей, в чешую драконов и тому подобное. Тем более что в Омской драме служат артисты, которые могут кричать – в силу своего дарования, своей харизмы, своей гражданской позиции, в конце-то концов. И артист Оленберг должен играть не Кота Машеньку (о чем я узнал сегодня, посмотрев на сайте театра состав исполнителей), а какого-нибудь Сечина, или генерала Золотова, или, не знаю, –
Чубайса!..
О. Но-о-о…
С. (снова перебивает). Да знаю я, знаю, все, что вы имеете мне возразить! Во-первых, кто ж ему даст играть Золотова, да и пьес про генерала пока не написано. Ну это, знаете, как посмотреть? Современный театр, слава тебе господи, наконец преодолел свою вековую драмозависимость, сбросил с себя это давно тяготившее его ярмо (разумеется, не повсеместно, а покамест лишь на передовых своих рубежах – рутины, вы знаете, у нас в избытке). И у Омска, надо заметить, в этом плане имелись кое-какие опыты, притом небезуспешные. И вместо того, чтобы закреплять этот успех и двигаться дальше, нам сегодня будут показывать милую сказочку для взрослых – да, не без определенной перчинки, но не более того – про каких-то там котов, ослов, бургомистров и шапку, прости господи, невидимку…
О. Осла не будет.
С. Что?
О. Я говорю, Осла не будет в сегодняшнем спектакле. Я тоже заглядывал на сайт – этот персонаж в спектакле вымаран.
С. И на том спасибо! Хотя ослы сегодня вечером в зале будут. Как минимум двое. Те, что тащутся зачем-то на эту душеспасительную историю с правильным гуманистическим посылом и счастливым концом, вместо того, чтобы проповедовать, утверждать, бороться за некомфортный, обжигающий, дерзкий театр. Театр сегодня должен быть отчаянно радикален и по содержанию, и по форме.
О. Но у Гацалова, я слышал, с точки зрения формы, все как раз достаточно радикально. Дошла до меня тут инсайдерская информация… Вроде бы как в полной темноте все действие будет происходить и при этом вовсе не на сцене, а прямо в зрительном зале, посреди публики разворачиваться. Так, говорят, небезынтересно режиссер свое решение задумал.
С. Формалист! Все они чистой воды формалисты – эти ваши новоявленные модные столичные штучки. Главрежу Цхвираве осталось теперь после Гацалова режиссера Волкострелова на постановку позвать. И тогда не просто в темноте, но и вообще артисты перед зрителями не покажутся. Будут за кулисами что-то такое бубнить себе под нос в микрофоны. Милое дело! А все отчего – изыски и оригинальничание это? Да оттого, что с актерами не умеют и не любят работать! А уж в омской труппе есть с кем режиссерам можно бы и должно поработать.
О. А вот тут не могу с вами не согласиться. Впрочем, давайте подождем!
С. Поглядим… Куда ж деваться, коли пришли.
Они вливаются в оживленный поток зрителей, идущих на спектакль, и исчезают в дверях театрального подъезда.
Явление 2.
Прошло примерно десять или чуть более того минут с начала представления. Оптимист и Скептик в креслах партера наблюдают за игрой артистов ОАТД, которые действительно не освещены ничем, кроме шахтерских фонариков, укрепленных на лбу каждого из них, и действительно помещены создателями спектакля по эту сторону рампы, работая в пространстве между рядами.
Оптимист. (наклоняясь к уху Скептика, шепчет). По-моему, весьма занятно. Вам так не кажется? Смотрите, как эта почти кромешная темнота углубляет и, я бы даже сказал, подчеркивает авторскую идею.
Скептик. Боюсь, прием довольно скоро себя исчерпает. И народ вокруг – обратите внимание – явно недоумевает. Сейчас начнут скучать, а то и вовсе заснут все, к чертовой матери!
О. Не думаю! Исполнители не позволят. Как хорош Теплоухов, не находите? Какой оригинальный и при этом убедительный у него получился Ланцелот!
С. Я пока не понимаю, что он играет. Да и сам он понимает ли? – хотя, безусловно, умнейший, думающий артист.
О. Это мягко говоря!.. А каков Кот у Оленберга! Оцените, невзирая на весь ваш скепсис!
С. Ну что тут сказать? На голом мастерстве вытягивает образ. Которого у него, понятное дело, не занимать. А где глубокое проникновение в роль? Где постижение основ духа?
О. Не понял…
С. Что же тут непонятного? Ты мне дай такого Кота, такую Машеньку, чтоб я поверил, что у тебя, понимаешь, шерсть столбом, что у тебя хвост трубой, что у тебя когти…
С соседнего ряда на них шикают. Они замолкают. Спустя некоторое время Оптимист снова тянется к уху своего спутника.
О. Сейчас выйдет Прокоп!
С. Кто?
О. Прокоп Валерия Ивановна. Она – Эльза.
С. Да вы что? Эльза?! Что-то я как-то не обратил на это внимания, когда смотрел список действующих лиц. Прокоп – Эльза?!
О. Да, и это должно быть крайне…
На них снова шикают, и они вновь замолкают. Теперь уже до конца спектакля.
Явление 3.
Два с половиной часа спустя. Оптимист и Скептик в плотном людском потоке выходят из дверей театра на площадь перед ним. Некоторое время стоят молча.
Скептик. (наконец прерывая затянувшуюся паузу). М-да…
Оптимист. (горячо). Вот именно!
С. В каком смысле?
О. В том самом. М-да! А что еще тут скажешь? Только: «М-да»! Покуда мы с вами, подобно жителям шварцевского города, пребываем под властью…
С. (резко прерывая собеседника). Погодите-погодите! Оглянитесь вокруг. Кругом люди. Не ровен час, обвинят в организации несанкционированного митинга. И потом, позвольте вам заметить, в свое «м-да» я никоим образом не вкладывал подобных коннотаций. Темно – вот, вероятно, то единственное ощущение, которое скрывалось, в данном случае, за моим «м-да». Темно… И ничего более. Темно.
О. Темно?
С. Темно!
О. Вот именно! И до тех пор, пока луч света не пробьет…
С. Погодите-погодите. Опять вы за свое. Темный спектакль – я вот о чем толкую. И не более того. Разумеется, все прекрасно понимаю – современный театр, радикальные режиссерские приемы, призванные выбить зрителя из состояния комфорта, и все такое. Но по мне, битых два с лишним часа в темноте – это, извините, чересчур. Форма у Гацалова напрочь подавила собой содержание.
О. По мне же – наоборот: подчеркнула, заострила, я бы даже сказал, расцветила. Вы обратили внимание, как зал, поначалу с некоторым недоумением воспринимающий все происходящее, нетерпеливо ерзающий в ожидании, когда наконец дадут свет – мало-помалу принимает условия игры и в какой-то момент, кажется, начинает ощущать себя в этой действительно не самой привычной атмосфере, что называется, в своей тарелке.
С. Стокгольмский синдром. Они просто-напросто поняли, что света не будет. Смирились с участью. Нет, я не стану отрицать, что эти шахтерские фонарики, странным, фантасмагорическим образом выхватывающие актерские лица из целиком и полностью покрывающей нас всех тьмы, создают определенный эффект. Я даже готов признать, что это некоторым образом подчеркивает, укрупняет масштаб задействованных в спектакле исполнительских сил. Разумеется, Алексеева хотелось бы лицезреть в полный рост, но даже и в таком, мягко говоря, «урезанном», виде наш дорогой Валерий Иванович неотразимо, победительно хорош в образе обаятельнейшего мерзавца Бургомистра, на которые он такой – не побоюсь этого слова – мастак.
О. А Пузырников? А Пузырников?! Как феерически смешон и в то же время по-настоящему жутковат заглавный герой пьесы у Владислава! Какими крупными смелыми мазками рисует свою недюжинную роль заслуженный деятель культуры Омской области! Какие новые неожиданные грани своего протеевского дарования обнаруживает.
С. А возьмем того же Гончарука! Да, здесь на первый взгляд вроде бы все достаточно предсказуемо – Александр знает толк в законченных мерзавцах, он на них, что называется, собаку съел. Но сколь же безукоризненно вылеплен его мерзопакостный Генрих – не могу этого не признать при всем своем скептицизме!
О. Не будем забывать о Тюремщике. Далеко не главный персонаж, который у Егора Уланова становится если не центральной, то одной из ключевых фигур спектакля, поднимается до символа, до обобщения…
С. Ах, вечно вы со своими символами! Лучше посмотрите, какой крепкий, я бы сказал, «земной», я бы даже сказал, «общечеловеческий» характер придает всему спектаклю Шарлемань в исполнении Владимира Авраменко!
О. Не будем забывать и о народе! Это ведь никоим образом не массовка, согласитесь? Это Хор! Могучий полнозвучный хор, то звучащий единым целым, то – в нужных моментах – виртуозно распадающийся на отдельные голоса.
С. Хотелось бы особо выделить уникальное трио подруг Эльзы. Меня, конечно, несколько смущает то обстоятельство, что столь крупные артистические силы – Татьяна Филоненко, Марина Кройтор, Наталья Василиади – были брошены режиссером на столь незначительные…
О. (резко перебивает). Нет маленьких ролей! Да если вдуматься, актеров маленьких на омской сцене также едва ли встретишь. Вы знаете, когда эта Девочка, юная актриса Маргарита Берег, в решающий момент битвы, в мгновение наивысшего эмоционального напряжения, вдруг – так просто и бесхитростно и в то же время столь звучно и отчетливо – буквально порвала образовавшуюся тишину этим своим: «Долой Дракона!», то у меня в эту секунду, я вам доложу, возникло такое… такое… (От охватившего волнения не может подобрать слова.)
С. Да, полно-полно!.. Вечно вы со своей экзальтированностью без берегов! Девочка девочкой, но на сцене есть еще и девушка. Я имею в виду Эльзу Валерии Прокоп, ставшую своего рода содержательным и нравственным центром постановки. Полагаю, что эта работа достойна наивысшей…
Он поднимает палец вверх, вслед за этим туда же устремляется и его взгляд. Тут Скептик резко замолкает, словно бы пораженный внезапно открывшейся перед ним картиной.
О. (в первое время не замечая происходящего с собеседником). Насчет центра я с вами полностью согласен, хотя не могу не заметить, что еще одним центром спектакля, возможно, куда менее однозначным, но от этого не менее значительным, выступает Ланцелот Олега Теплоухова. Эта роль, как, впрочем, и еще роли три, а то и четыре также достойны наивысшей…
Палец Оптимиста также устремляется вверх. А затем и взгляд. И он также внезапно замолкает на полуслове, устремив взор куда-то в даль небес.
Что они видят там? Это нам пока неведомо. Но свет меняется…
