«Бег» ставить непросто. Дело, возможно, прежде всего, в том, что есть фильмы, которые исчерпывают произведение (хотя бы на какой-то период). По крайней мере, образы главных героев — а как не помнить Чарноту Михаила Ульянова, Хлудова Владислава Дворжецкого или «Парамошу» Евгения Евстигнеева? — «запечатаны» раз и навсегда в фильме Алова и Наумова. Но Георгий Цхвирава рискнул. И потому что время другое (накопились новые смыслы, ассоциации), и потому что труппа в Омском театре такая, что выдержит любое соперничество. Впрочем, ситуации соперничества в спектакле нет, он вырастает сам по себе, другой, самодостаточный, без всяких отсылок и аллюзий.
Состояние агонии. Дым, сквозь который уже едва виднеются иконописные лики православных святых на стенах огромного, во всю сцену, монастыря (художник — Эмиль Капелюш, свет — Денис Солнцев). Скрежет железа и дикое ржанье лошадей перебивают тихую красоту монастырского хора, и взмывает вдруг то пронзительно-ностальгический вальс, то — глупый в своей неуместной бравурности военный марш (музыкальное оформление — Владимир Бычковский). Это общее апокалипсическое смятение — нерв первого действия спектакля. Не столько люди, коих здесь великое множество — белые офицеры, монахи, казаки, контрразведчики — оказываются в фокусе, сколько само предсмертное состояние. Главным символом становится образ покидаемого монастыря, бросаемого на страшный произвол судьбы («Неужели не отстоишь монастырь?» — гневный вопрос стоящего на авансцене Игумена Юрия Музыченко, обращенный к белому генералу, явно акцентирован), который с грохотом и скрежетом также будто проваливается куда-то в преисподнюю, а вместе с ним туда же отправляются и Вера, и Надежда, и Россия: «И будь ты проклята во веки веков. Аминь», — отчетливо бросает ей вслед товарищ министра гибнущей страны.
Во втором действии характеры укрупняются, и судьбы людей прорисовываются подробней. Бесшабашный, не лишенный благородства симпатяга Чарнота Валерия Алексеева, хватающая жизнь «за горло» топ-модельная красотка Люська Екатерины Потаповой, скользкий, неуверенный и высокомерный одновременно Корзухин Александра Гончарука — все они — люди уже обреченные (хотя фортуна к финалу спектакля, кажется, улыбается им: разбогатевший Чарнота, блестящий взлет по социальной лестнице шикарной Люськи). И жизнь, и слезы, и любовь — позади. Актерами это тайное их, персонажей, знание передается очень тонко.
В небольших ролях здесь блистают многие звезды: Евгений Смирнов —начальник контрразведки, Моисей Василиади — Главнокомандующий, Олег Теплоухов — Артур Артурович, но центральная фигура, несомненно, Хлудов Михаила Окунева. Уже в конце первой половины спектакля в очень точно разработанном диалоге Хлудова-Голубкова, этих двух героев-антиподов, сходящихся, тем не менее, неожиданно в самом главном — в понимании, что любовь стоит всего, даже жизни, — именно вокруг фигуры Хлудова сгущается смысл спектакля. Когда он появляется во втором действии похудевший, осунувшийся, с трудом передвигающийся, уже отчетливо больной, поражает его человеческая мощь и нечеловеческая сила страдания. Страдания от того, что надо жить (он должен помочь Голубкову найти Серафиму!), когда жизнь окончательно исковеркана, и мертвый, повешенный им мальчик Крапилин (Алексей Манцыгин) — вечный укор, живее всех окружающих живых. К финалу Хлудов вообще как будто лишается движения, и в последней сцене просто сидит и произносит самые необходимые немногочисленные слова, лишь шевеля губами на застывшем лице.
Так спектакль к финалу незаметно фокусируется в одной точке, одинокой фигуре Хлудова, несущего на своих плечах всю тяжесть конца целой эпохи, культуры, жизни. В финале он не проваливается в бездну, уходит со сцены сам, и последний звук спектакля принадлежит ему. Это выстрел в висок. Уже там, за кулисами сцены и истории.