Огромность пространства позволила художнику Олегу Головко укрупнить образ Питера до масштабов мироздания и материализовать посткатастрофическую пустоту. Он лишает архитектурных примет даже Невский проспект, где происходит часть действия. Умело работая с фактурами, выстраивает Петроград словно средствами самой разрухи, из клочков тьмы, из грязи и пыли, облепившей фасады. В его сценографии присутствует своеобразная поэтика, слышатся отголоски Блока («За городом вырос пустынный квартал»), всего Серебряного века. По контрасту представляются особенно заманчивыми и теплыми вдруг распахивающиеся, вырисовывающиеся из сизоватой, дымчатой зыбкости светлые проемы комнат (художник по свету – Тарас Михалевский). Во всех разговорах – и драматичных, и комичных, и благостных, происходящих в этих маленьких в сравнении с мирозданием комнатах, в частной жизни многочисленных и разных персонажей, населяющих «Марию», ощущается подспудное напряжение. То, что называется неустойчивым равновесием в физике. В спектакле посредством интонаций и чувств, не только из поступков, собирается разрушенный мир и тотчас трансформируется течением времени. Это, на мой взгляд, самый сильный и емкий художественный образ, который трудно зафиксировать.
Сама пьеса прихотлива, необычна по структуре и лишена определенного социального пафоса, бывшего востребованным в период написания – в середине 30-х годов прошлого века, как лишена и внятного моралите, любимого советским театром. «Мария» всегда оставалась произведением недооцененным, непопулярным в отличие от «Заката», от «Биндюжника и Короля» (либретто Асара Эппеля по мотивам «Одесских рассказов» и цикла «Конармия»), не выходящих из репертуаров. Сегодня, разумеется, никому не интересен кодекс строителя коммунизма на сцене, но и инстинкт первооткрывательства, творческих изысканий понижен, заменен ремесленничеством. Многие театры с гордостью заявляют «Мировая премьера» или «Всероссийская премьера» на афише, ставят полную лабуду, западные комедии второго, третьего ряда, – явную «кассу». А на самом деле на афише Омского академического театра драмы с полным основанием могло бы значится «Неизвестный Бабель. Впервые в России!», ведь в постперестроечной стране почти никто не подобрал эстетического ключа к открытию загадок «Марии», кроме главрежа Георгия Цхвиравы, упорно избегающего давать интервью и комментарии. Впрочем, причины, побудившие его взяться за эту короткую, но очень емкую и сущностную пьесу, не столь важны, сколь важен художественный результат, который сродни прорыву.
Без Бабеля литература ХХ века неполна, как и драматургия, хотя все его наследие состоит из двух пьес. «Мария» намного опередила абсурдистскую трагикомедию «В ожидании Годо» Сэмюэля Беккета. Обе пьесы – без героя. Точнее, «Мария» – без героини, без явления ее «народу». Настоящие герои не появляются в безвременье, но и без них нельзя, как без надежды и веры. Если «В ожидании Годо» – текст насмешливый, заканчивается обещанием персонажей повеситься, если Годо не придет завтра, но и назавтра, когда он не приходит, они не трогаются с места, то у Бабеля конфликт заявлен всерьез. Мария Николаевна – дочь царского генерала Муковнина, ушедшая воевать с большевиками за советскую власть, отреклась от старого мира, но в петроградском, не всеобъемлющем, а локальном мире вспоминается как идеал красоты, блестящего ума, честности и благородства. Ею восхищается прожженный сутяга Дымшиц, и от безответной любви к ней страдает неприкаянный красавец Висковский – бывший ротмистр гвардии, перешедший на службу постыдную. Егор Уланов играет Висковского, ничуть не педалируя на эмоции, негромко, но, помимо откровений через спорадическую пластику, расхристанность исподней рубахи, доходит до такой поглощенности ролью, что меняется его дыхание, пульс, и удары загнанного несчастного сердца передаются в зал.
Марию ждет, о ней тоскует семья – отец, сестра, няня, экономка. В критические моменты они звонят в штаб армии, шлют телеграмму, но большевичка не реагирует на проблемы домашних. Лишь однажды красноармеец с фронта (Александр Соловьёв) сбросит с высоты, будто с небес, посланный ею серый вещмешок с сапогами и крупой. Тот эпизод дает основание полагать, что Мария все же реально существует, но что ее подвигло кочевать по фронтам, остается неясным.
Георгий Цхвирава, не давая никаких жанровых определений, поставил «Марию» ровно, как написано Бабелем, с подзаголовком «пьеса в восьми картинах», но ремаркам не следовал, мизансценический рисунок как раз – изобретение режиссера. Кажется, он не делал акцентов, не выдавал оценок, однако выразил их подбором музыки. Спектакль идет, как по нотам (за декорацией невидимая зрителям дирижирует инструменталистами Виктория Сухинина – музыкальный руководитель, которая также ведет партию фортепиано). Исполнен, как хорошо темперированный клавир, без потерь по ритму. Звучание произведений Баха, наполняющих огромность пространства исканиями, вечными борениями человеческого духа, становится продолжением диалогов и монологов, синкопируют их, рефреном действия служат простые мажорные аккорды, куплеты на мотив матросской плясовой «Эх, яблочко, куда ты катишься?» группы «Ленинград» Сергея Шнурова. От картины к картине это «яблочко» несется, словно снежный ком, пущенный с горы, обрастая горечью, удалью, отвращением, всеми оттенками реакций на безжалостность стремительного вихря перемен.
Первая и, пожалуй, самая мрачная картина вынесена за пределы жилья: калеки Евстигнеич и Бишонков, устало, привычно и вместе с тем тяжело сетуя на дороговизну и разбитые дороги (абсолютно сегодняшние разговоры), отчитываются перед спекулянтом Дымшицем о добытом провианте. Их играют Виталий Семёнов и Сергей Канаев, наделившие персонажей сопением и вздохами, при малой подвижности суетливо бегающими глазами, что придает сходство с загнанными зверьками. В условиях Гражданской войны инвалидов не обыскивали, и их, как нынешних просящих милостыню, использовали проходимцы, наживающиеся на чужом увечье. С улицы, где слышна стрельба, вваливается раненый Филипп (актер Владимир Девятков), крупная фигура не в шахматной, а на живых людях построенной Дымшицем игре. Филипп едва богу душу не отдал, а хозяин на него едва посмотрел: выживет – не выживет, какая разница? Женатого Исаака Марковича куда больше интересуют прибыли и развлечения с девицами знатного происхождения.
Вторая картина приоткрывает комнату в доме Муковниных, где за ширмой Людмила, младшая дочь генерала, прихорашивается, завивается, наряжается и в зеркало на себя не налюбуется. Актриса Юлия Пошелюжная, наделенная красотой и манкостью, кажется, удваивает природные чары, всласть наслаждаясь девичьим «звездным часом» – ажитацией перед свиданием. Ей настолько не терпится вырваться из тесного мирка старых устоев не в опасный дольный мир, а в приличное замужество, что она уже сочинила двух детишек, которых родит от Дымшица, и априори обелила его: «Лучше быть евреем, чем кокаинистом, как наши мужчины. Один, смотришь, кокаинист, другой дал себя расстрелять, третий в извозчики пошел, стоит возле «Европейской», седоков поджидает…»
Пудра взлетает вверх, парит облаком иллюзий над ее локонами, над неразумной головой. Кажется, из-за этого пудрено-парфюмерного тумана девушка не слышит, не воспринимает ни резонерских, ни ироничных замечаний Кати...
Екатерина Вячеславовна Фельзен, в лучшие времена бывшая экономкой у Муковниных, таковой и осталась, хотя уже ни тратить, ни экономить нечего. Исполнительница ее роли Марина Бабошина в серовато-незамысловатом облачении создает образ увядающей девушки с таким запутанным клубком разноречивых чувств, какие и не снились нашим мудрецам. Угадывается ее тайная, спрятанная мечта стать хозяйкой благородного дома, давняя влюбленность в Николая Васильевича, олицетворяющего для нее настоящего мужчину. Бабошина – та редкостная актриса, которой подвластно воплощать не безоблачное счастье и довольство, а именно сложность внутреннего мира. Всегда так глубоко прорабатывает героинь, что становятся понятными особенности их воспитания, пережитые трудности роста и прочие подробности. Вот и ее Фельзен отнюдь не проста, умна, подчас язвительна. Рассекает полешко на щепки, чтобы растопить «буржуйку», несколько неумелым, вовсе не бытовым жестом. Не кокетничает, но сидит у ног генерала подобно верной собаке, под его диктовку записывая воспоминания о походах Семёновского полка. И столько понимания, благоговейного внимания в ее облике, что оно обволакивает Муковнина теплом, обогревает лучше печки.
Катя суховата по натуре, обладает нордической выдержкой, оттого поражает, что именно она плюхает на клавиши пианино аккорды, с ожесточением, ернически распевая «Подойди ко мне, буржуй, глазик выколю!» Воспринимается, как нервный срыв, такое яростное отвращение испытывает она к последствиям революции.
Самой интригующей картиной назову объяснение генерала Николая Васильевича (народный артист России Валерий Алексеев) с дельцом Исааком Марковичем (заслуженный артист России Александр Гончарук) – вот где дивная, чудная игра!.. Отец, естественно, хотел знать, кто и куда ведет его дочь. А негодяй Дымшиц ловко перевернул ситуацию таким образом, что возвысился над «белой костью, голубой кровью» – давно голодающим генералом, кидая ему то маленький окорочок, то немного шкварок из гусятины, кусочек сальтисона – деликатесы небывалые. Планы его известны, но хитрец спекулянт имитирует отменные манеры, заботливо укутывая Людмилу в тулупчик, обувая ее ножки на каблучках в безразмерные теплые валенки. У Гончарука – бархатный голос, мягкие, вкрадчиво обволакивающие любезные интонации, от которых и льды Антарктики бы, пожалуй, растаяли. И немолодой Муковнин поддается обаянию проходимца, смотрит на него, как ребенок на фокусника. Более того, спорит с Фельзен: «Тут другому надо удивляться – энергии, жизненной силе, сопротивляемости...»
Жизненная сила «грядущего хама» Дымшица оглушает, нарастает и ведет к неминуемой трагической развязке. Он овладевает наив¬ной Люкой, отбросив маску галантности, с тупой настойчивостью мужлана. А далее, чтобы не досаждала слезами, спаивает, пускает девушку по рукам. Генеральская дочка уже без пудры, в разорванных чулках, зараженная дурной болезнью, попадает в милицию, подвергается унизительному глумливому допросу. Еще не зная о том, ее прекраснодушный отец растроганно восклицает: «Я спрашиваю у Бога – за что ты дал мне, дурному, себялюбивому человеку, таких детей – Машу, Люку?» Алексеев играет и ужас старения, угасания, и ту степень растерянности перед изменившимися обстоятельствами, в которой не желает видеть очевидного, словно предчувствуя, что прозрение его убьет. Но прежде чем наступит агония главного героя, вдруг в разоренном мире воцаряется подобие покоя, затишье перед бурей. Старая няня Нефёдовна, горько сетовавшая: «Баб полон дом, а ребенков нету. Одна воевать пошла, без нее некому, другая шатается без пути... Как это может быть – дом без ребенков?» – усаживается в своем уголке на сундуке и, принявшись за шитье, затягивает песню «Скакал казак через долину».
Бабель этой песней завершает «Марию», и не в исполнении няньки. А Цхвирава сделал из нее отдельную, очень важную сцену – момент мудрости, прекрасно зная, что сыграть ее под силу народной артистке РФ Наталье Василиади. Наверняка настрадавшаяся за свою одинокую долю простая деревенская женщина, заменившая мать маленьким дочерям рано овдовевшего генерала, поет, не раскрашивая сюжет, не сокрушаясь, словно принимая естественным течение жизни, где любовь, там и предательство, и измена.
Что поделаешь? – слаб человек... Прерывается, вдевая новую нитку в иголку, и снова неспешно ведет мелодическое повествование, в котором словно излагает и свою нескладную судьбу. Актриса, хорошо освоившая донской диалект, держит зрителей за душу не вокальным мастерством, а на редкость незамутненным сознанием – над ним революционные бури не властны. «Казак колечко золотое в Кубань бурливую бросал. Он повернул коня гнедого и в чисто поле ускакал», – это ода выдержке, достоинству и напоминание о том, что уныние есть грех.
Финал премьерного спектакля сметает Петроград, город-призрак летит ввысь, открывая ярко освещенный зал, где в царской (в Омской драме ее называют колчаковской) ложе широко улыбается холеный Дымшиц. Облаченный в современный костюм, при галстуке, он очень похож на нынешних политиков, причем на всех сразу.
А племя молодое, бойкое, нахальное победительным хором распевает шнуровское «Яблочко». Пожалуй, это завершение несколько прямолинейно, но имеет право на существование. Палитре переживаний персонажей «Марии» не противоречит