Спектакль «Время женщин» по роману Елены Чижовой, получившей за этот текст «Русского Букера», – это история прежде всего с очень точно выбранной оптикой. Режиссер Алексей Крикливый, получивший диплом ГИТИСа-РАТИ из рук Леонида Хейфеца, показал послевоенную, женскую (по понятным причинам) историю страны глазами ребенка. Причем в данном случае к сюжету вроде бы и не приложишь пословицу «Устами младенца глаголет истина», поскольку ребенок – немой. Но жесты куда как красноречивы.
Собственно, «Время женщин» на сцене Омского драматического театра – это история о том, как три старухи, соседки по коммуналке главной героини Тони Беспаловой, вырастили ее внебрачную дочку – чему научили, от чего уберегли, от чего исцелили своей нарочитой заботой. Словом, о том, почему роман имеет подзаголовок «Моим бабушкам», хотя в центре повествования – трудная жизнь и мучительная смерть от рака молодой деревенской женщины, которую Ольга Солдатова играет почти сказочно чистым, честным и наивным существом. Режиссер Крикливый вообще поставил актерский спектакль, продемонстрировав редкое для молодого режиссера умение прорабатывать образы, распределять в пространстве сцены актерскую энергию и при этом не пускать на самотек актерские эмоции. И все плюсы и минусы спектакля связаны с тем, что он – актерский. Да минус, собственно, один: порой слишком затянутые сцены с девочкой и тремя бабушками. Но даже они искупаются тем безукоризненным мастерством, которое демонстрируют три отличные актрисы здешней труппы: Наталья Василиади, Валерия Прокоп и Элеонора Кремель.
Своих героинь из прошлой России актрисы играют совсем в ином ритме, чем живет на сцене Антонина. Тоня снует от кухни к столу и обратно, впрыгивает в валенки, хватает мешок для картошки, спешит в магазин и даже на остановке продолжает подпрыгивать то ли от холода, то ли оттого, что не может и на секунду перестать торопиться. Старухи ходят иной, благородной, неспешной поступью (хотя настоящая дворянка из них только одна, прямая, как струна, Ариадна Элеоноры Кремель, высохшая, кажется, от тех несчастий и потерь, которые ей пришлось пережить) и говорят обстоятельно и уверенно, точно припечатывают, так что Антонина ни в чем им возражать не решается. «Капроновые ленты секут волосы», – строго обрывает ее Гликерия Валерии Прокоп (и это она еще самая мягкая из старух, самая понимающая, свойская). Это Гликерия научит Тоню, что надо делать, чтобы, если что вдруг выйдет с мужчиной, так обошлось без последствий, суровая Евдокия (Наталья Василиади) ни о чем таком и слышать не хочет, слова рубит, точно приказы отдает, – не отмолчишься, не отвертишься: «Костюмчик купить китайский. Шерстяной. Кофточка на пуговичках. Шапка. Ретузики» – и Тоня Беспалова стремглав бросается выполнять, хотя дорого, рублей шесть, стоит такой детский костюмчик, а она едва-едва перебивается от аванса до зарплаты.
Но главное в спектакле – то, что почти ни на секунду не уходит со сцены сама дочка героини, Сюзанна (ну разве на тот момент, когда мать ее вспоминает встречу на остановке с «прекрасным принцем», который живет в квартире без соседей и с портретом Хэмингуэя на стене, – это и есть отец Сюзанны, Тоня его только пару раз и видела). Сюзанну играет не ребенок, как, скажем, в спектакле по тому же материалу петербургского БДТ, а молодая актриса Марина Бабошина, и ей поставлены внятные режиссерские задачи. Она не изображает ребенка, но передает детские реакции, в которых доминирует страх: это ребенок, в котором отсутствует непосредственная, детская радость, способность резвиться и баловаться. Сюзанна Марины Бабошиной ходит по миру осторожно, сначала вслушиваясь и всматриваясь, потом делая шаг. Страх перед огромным миром свойственен всем детям, но страх Сюзанны имеет несколько составляющих. Есть страх из разряда детских фобий: она, например, боится огромных атлантов у Эрмитажа, как иные дети боятся, скажем, клоунов (один из элементов декораций Евгения Лемешонка – огромная и полая атлантова нога в правом углу комнаты). Но есть и страх приобретенный, социальный, впитанный у бабушек, которые все делают с оглядкой, постоянно друг друга одергивая: «Тише пой, услышат» (это когда Гликерия затянет что-то церковное). Это не говоря уже о самой матери, которая просто валится с ног от ужаса, когда неудавшийся жених Николай грозится рассказать женсовету, что ребенок – инвалид). Ребенок буквально впитывает постоянную тревогу взрослых, которые украдкой ходят в церковь и говорят о ней, украдкой обсуждают, как обмануть систему, которая готова отнять ребенка у родных людей (этих самых бабушек) и передать безликому бесчеловечному государству. Привычка взрослых ради самосохранения скрывать от чужих глаз все – свое прошлое, болезнь ребенка, а потом и болезнь матери (чтобы девочку не забрали в детский дом) – впитывается Сюзанной, и она, наблюдая из своих уголков за миром широко распахнутыми глазами, становится похожей на зверька, этакого маугли, приучающегося выживать в человеческих джунглях.
Магистральный сюжет спектакля «Время женщин» – это не судьба молодой женщины-мученицы, хотя Ольга Солдатова играет замечательно и деревенскую непосредственность, в которую веришь, и святую, буквально, простоту. Главное в спектакле Крикливого – то, как три старухи, сами напуганные, душевно измученные, но сохранившие, как ни пафосно это прозвучит, внутренний стержень, создают вокруг ребенка защитный кокон. Как, сменяя друг друга, удаляются они с девочкой в соседнюю комнату за занавесочку: Гликерия рассказывает жития святых, Ариадна читает сказки по-французски, а потом, усадив за стол, просит показать слово la princess – и девочка, высоко подняв руку, с размаху тычет в правильное место в книге под сдержанные (у них все сдержанно, кроме отчаянного желания не отдать ребенка) возгласы всех трех бабушек. Самая главная из старух – Евдокия, – отданная замуж по сговору родителей и вовсе не знавшая любви, выглядит пугающе суровой, даже когда говорит: «Первым долгом покрестить. Матери не докладывать. Мать в этих делах сторона». Но надо видеть, как разворачивает она на столе сыновнюю крестильную рубашечку («Косточки его давно в земле сгнили, а рубашечка вот сохранилась»), как осторожно держит эту нетронутую временем реликвию и будто бы оттаивает, но тут же снова каменеет, вспоминая о том, что не крестили внука (сначала родители-комсомольцы не позволили, а потом другая бабка), так и погиб некрещеный, когда немцы ленинградский поезд разбомбили. Каменеет – и тут же признается: не могу я крестной быть, душа чернеет, как об этом вспомню. А девочка-то все это время тут же сидит, на корточках – и какой-то свой детский лоскуток так осторожно держит и покачивает из стороны в сторону, точно как бабушки рубашечку.
Вот из таких уроков, воспринятый с детской доверчивостью, и строится новый человеческий мир – бессознательно, но верно устойчивое, генетически здоровое мировидение старух готовит ребенка и к смерти матери (печально скорой), и к подлости мира – не только того, советского мира, где заправляет глава заводского женсовета Зоя Ивановна (Марина Кройтор объемно и убедительно играет новую женскую формацию, продукт эпохи, полную противоположность бабушкам – вроде и женщину, и даже с сердцем, но без какой-то важнейшей составляющей, которую Андрей Платонов назвал «излишней теплотой жизни, названной когда-то душой»), но и мира вообще – того, что за окном, по-зимнему холодного.
Спектакль, как и книга, начинается с того, что девочка вспоминает снег, холод, мамин гроб на санях – и знание о том, что гроб должен быть хрустальным, чтобы все увидели, что мама просто спит. Жанр спектакля «Время женщин» в Омской драме – страшная сказка с хорошим концом. Впрочем, до этого конца еще приходится пройти целую серию испытаний, причем – всем. Все второе действие – тяжелое умирание Тони, которая выглядит теперь совсем уже святой, и видения ей являются поистине райские. Такая Антонина буквально оттеняет остальных персонажей, высвечивает их подлинную суть.
На ее фоне совсем уж подонком выглядит Николай Олега Теплоухова – и надо отдать должное этому прекрасному актеру, он, не сочувствуя герою, добавляет масла в огонь: небольшая, как кажется поначалу, червоточина разрастается до масштабов форменного уродства. Его яростный антисемитский монолог, произнесенный в лицо скромному, постоянно извиняющемуся за свое бессилие помочь доктору (тонкая и умная работа корифея омской труппы Валерия Алексеева), ставит на этом герое жирный крест. Режиссер вымарывает все, что связано с его дальнейшим участием в жизни девочки. Оставляет лишь монолог самой повзрослевшей Сюзанны, превратившийся в эпилог, расставляющий однозначные акценты.
Интонация эпилога тоже найдена очень точно. Актриса Марина Бабошина говорит, как говорят актеры «Театра.Doc»: как свидетель эпохи, склонный не обвинять, а констатировать. Сюзанна рассказывает о том, как она заговорила, окончила школу, стала художницей, как ушли одна за одной бабушки, а она, купив огромную квартиру на деньги от своих проданных работ, перенесла сюда всю их мебель. Личная жизнь Сюзанны пока не очень складывается, но это не важно: перед нами здоровый человек, который понимает, что атланты – полые изнутри истуканы, их нечего бояться, который в принципе не боится жить.
По сути, спектакль – это рецепт преодоления страхов, и социальных, свойственных конкретной эпохе (в которую ни в коем случае не хочется вернуться), и экзистенциальных, которых не избежать. Всем им способен противостоять только надежно, накрепко застроенный внутренний мир. Фундамент детства.
Собственно, «Время женщин» на сцене Омского драматического театра – это история о том, как три старухи, соседки по коммуналке главной героини Тони Беспаловой, вырастили ее внебрачную дочку – чему научили, от чего уберегли, от чего исцелили своей нарочитой заботой. Словом, о том, почему роман имеет подзаголовок «Моим бабушкам», хотя в центре повествования – трудная жизнь и мучительная смерть от рака молодой деревенской женщины, которую Ольга Солдатова играет почти сказочно чистым, честным и наивным существом. Режиссер Крикливый вообще поставил актерский спектакль, продемонстрировав редкое для молодого режиссера умение прорабатывать образы, распределять в пространстве сцены актерскую энергию и при этом не пускать на самотек актерские эмоции. И все плюсы и минусы спектакля связаны с тем, что он – актерский. Да минус, собственно, один: порой слишком затянутые сцены с девочкой и тремя бабушками. Но даже они искупаются тем безукоризненным мастерством, которое демонстрируют три отличные актрисы здешней труппы: Наталья Василиади, Валерия Прокоп и Элеонора Кремель.
Своих героинь из прошлой России актрисы играют совсем в ином ритме, чем живет на сцене Антонина. Тоня снует от кухни к столу и обратно, впрыгивает в валенки, хватает мешок для картошки, спешит в магазин и даже на остановке продолжает подпрыгивать то ли от холода, то ли оттого, что не может и на секунду перестать торопиться. Старухи ходят иной, благородной, неспешной поступью (хотя настоящая дворянка из них только одна, прямая, как струна, Ариадна Элеоноры Кремель, высохшая, кажется, от тех несчастий и потерь, которые ей пришлось пережить) и говорят обстоятельно и уверенно, точно припечатывают, так что Антонина ни в чем им возражать не решается. «Капроновые ленты секут волосы», – строго обрывает ее Гликерия Валерии Прокоп (и это она еще самая мягкая из старух, самая понимающая, свойская). Это Гликерия научит Тоню, что надо делать, чтобы, если что вдруг выйдет с мужчиной, так обошлось без последствий, суровая Евдокия (Наталья Василиади) ни о чем таком и слышать не хочет, слова рубит, точно приказы отдает, – не отмолчишься, не отвертишься: «Костюмчик купить китайский. Шерстяной. Кофточка на пуговичках. Шапка. Ретузики» – и Тоня Беспалова стремглав бросается выполнять, хотя дорого, рублей шесть, стоит такой детский костюмчик, а она едва-едва перебивается от аванса до зарплаты.
Но главное в спектакле – то, что почти ни на секунду не уходит со сцены сама дочка героини, Сюзанна (ну разве на тот момент, когда мать ее вспоминает встречу на остановке с «прекрасным принцем», который живет в квартире без соседей и с портретом Хэмингуэя на стене, – это и есть отец Сюзанны, Тоня его только пару раз и видела). Сюзанну играет не ребенок, как, скажем, в спектакле по тому же материалу петербургского БДТ, а молодая актриса Марина Бабошина, и ей поставлены внятные режиссерские задачи. Она не изображает ребенка, но передает детские реакции, в которых доминирует страх: это ребенок, в котором отсутствует непосредственная, детская радость, способность резвиться и баловаться. Сюзанна Марины Бабошиной ходит по миру осторожно, сначала вслушиваясь и всматриваясь, потом делая шаг. Страх перед огромным миром свойственен всем детям, но страх Сюзанны имеет несколько составляющих. Есть страх из разряда детских фобий: она, например, боится огромных атлантов у Эрмитажа, как иные дети боятся, скажем, клоунов (один из элементов декораций Евгения Лемешонка – огромная и полая атлантова нога в правом углу комнаты). Но есть и страх приобретенный, социальный, впитанный у бабушек, которые все делают с оглядкой, постоянно друг друга одергивая: «Тише пой, услышат» (это когда Гликерия затянет что-то церковное). Это не говоря уже о самой матери, которая просто валится с ног от ужаса, когда неудавшийся жених Николай грозится рассказать женсовету, что ребенок – инвалид). Ребенок буквально впитывает постоянную тревогу взрослых, которые украдкой ходят в церковь и говорят о ней, украдкой обсуждают, как обмануть систему, которая готова отнять ребенка у родных людей (этих самых бабушек) и передать безликому бесчеловечному государству. Привычка взрослых ради самосохранения скрывать от чужих глаз все – свое прошлое, болезнь ребенка, а потом и болезнь матери (чтобы девочку не забрали в детский дом) – впитывается Сюзанной, и она, наблюдая из своих уголков за миром широко распахнутыми глазами, становится похожей на зверька, этакого маугли, приучающегося выживать в человеческих джунглях.
Магистральный сюжет спектакля «Время женщин» – это не судьба молодой женщины-мученицы, хотя Ольга Солдатова играет замечательно и деревенскую непосредственность, в которую веришь, и святую, буквально, простоту. Главное в спектакле Крикливого – то, как три старухи, сами напуганные, душевно измученные, но сохранившие, как ни пафосно это прозвучит, внутренний стержень, создают вокруг ребенка защитный кокон. Как, сменяя друг друга, удаляются они с девочкой в соседнюю комнату за занавесочку: Гликерия рассказывает жития святых, Ариадна читает сказки по-французски, а потом, усадив за стол, просит показать слово la princess – и девочка, высоко подняв руку, с размаху тычет в правильное место в книге под сдержанные (у них все сдержанно, кроме отчаянного желания не отдать ребенка) возгласы всех трех бабушек. Самая главная из старух – Евдокия, – отданная замуж по сговору родителей и вовсе не знавшая любви, выглядит пугающе суровой, даже когда говорит: «Первым долгом покрестить. Матери не докладывать. Мать в этих делах сторона». Но надо видеть, как разворачивает она на столе сыновнюю крестильную рубашечку («Косточки его давно в земле сгнили, а рубашечка вот сохранилась»), как осторожно держит эту нетронутую временем реликвию и будто бы оттаивает, но тут же снова каменеет, вспоминая о том, что не крестили внука (сначала родители-комсомольцы не позволили, а потом другая бабка), так и погиб некрещеный, когда немцы ленинградский поезд разбомбили. Каменеет – и тут же признается: не могу я крестной быть, душа чернеет, как об этом вспомню. А девочка-то все это время тут же сидит, на корточках – и какой-то свой детский лоскуток так осторожно держит и покачивает из стороны в сторону, точно как бабушки рубашечку.
Вот из таких уроков, воспринятый с детской доверчивостью, и строится новый человеческий мир – бессознательно, но верно устойчивое, генетически здоровое мировидение старух готовит ребенка и к смерти матери (печально скорой), и к подлости мира – не только того, советского мира, где заправляет глава заводского женсовета Зоя Ивановна (Марина Кройтор объемно и убедительно играет новую женскую формацию, продукт эпохи, полную противоположность бабушкам – вроде и женщину, и даже с сердцем, но без какой-то важнейшей составляющей, которую Андрей Платонов назвал «излишней теплотой жизни, названной когда-то душой»), но и мира вообще – того, что за окном, по-зимнему холодного.
Спектакль, как и книга, начинается с того, что девочка вспоминает снег, холод, мамин гроб на санях – и знание о том, что гроб должен быть хрустальным, чтобы все увидели, что мама просто спит. Жанр спектакля «Время женщин» в Омской драме – страшная сказка с хорошим концом. Впрочем, до этого конца еще приходится пройти целую серию испытаний, причем – всем. Все второе действие – тяжелое умирание Тони, которая выглядит теперь совсем уже святой, и видения ей являются поистине райские. Такая Антонина буквально оттеняет остальных персонажей, высвечивает их подлинную суть.
На ее фоне совсем уж подонком выглядит Николай Олега Теплоухова – и надо отдать должное этому прекрасному актеру, он, не сочувствуя герою, добавляет масла в огонь: небольшая, как кажется поначалу, червоточина разрастается до масштабов форменного уродства. Его яростный антисемитский монолог, произнесенный в лицо скромному, постоянно извиняющемуся за свое бессилие помочь доктору (тонкая и умная работа корифея омской труппы Валерия Алексеева), ставит на этом герое жирный крест. Режиссер вымарывает все, что связано с его дальнейшим участием в жизни девочки. Оставляет лишь монолог самой повзрослевшей Сюзанны, превратившийся в эпилог, расставляющий однозначные акценты.
Интонация эпилога тоже найдена очень точно. Актриса Марина Бабошина говорит, как говорят актеры «Театра.Doc»: как свидетель эпохи, склонный не обвинять, а констатировать. Сюзанна рассказывает о том, как она заговорила, окончила школу, стала художницей, как ушли одна за одной бабушки, а она, купив огромную квартиру на деньги от своих проданных работ, перенесла сюда всю их мебель. Личная жизнь Сюзанны пока не очень складывается, но это не важно: перед нами здоровый человек, который понимает, что атланты – полые изнутри истуканы, их нечего бояться, который в принципе не боится жить.
По сути, спектакль – это рецепт преодоления страхов, и социальных, свойственных конкретной эпохе (в которую ни в коем случае не хочется вернуться), и экзистенциальных, которых не избежать. Всем им способен противостоять только надежно, накрепко застроенный внутренний мир. Фундамент детства.
